По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков
– Нет! – отрезал Арсений. – У меня только была злость, что не попал, промахнулся, хотя бил из всех четырех пулеметов.
– Это как же?
– На самолете столько. Жмешь на гашетки, и очереди режут все впереди. Да часто без толку. Нету у меня никакой жалости. Я полетал над землей, порезанной и побитой, сожженной, развороченной немцем. Вот и Смоленск увидел. В дулаге этом посидел… Там же нас просто методично истребляют. Какие они солдаты, рыцари? Суки. Ведьмы в мужском обличье. Палачи. Меня от них воротит. Не понимаю, как ты можешь с ними рядом спокойно жить, ходить, есть, говорить. А еще у меня и давний счет – за батю посчитаться. Правда, говорят, немец тогда был не такой озверелый, баб с малыми и стариками не трогал. Но Адольф его накачал своей блевотиной… Блевотина и есть, а для них – нектар. Они же ненормальные. И свастика ихняя ненормальная. Договариваться с ними бесполезно, только истреблять, как бешеных псов. Жечь каленым железом… Ммм, ах! – простонал Арсений, сжимая кулаки. – Мне бы только добраться до своего аэродрома, сесть в самолет. Вот мой Вержавск! Пусть все пылает и трещит. Только в огне им место. Если надо, если требуется такая плата за это, то я и сам вступлю, как говорится, в этот огненный Вержавск… Я уже ходил на таран, да немец увернулся…
– И тебе не было страшно? – спросил Илья.
– Как только решил – нет. Все сразу уходит. Ты сам как машина. Прешь, и все… Ну а потом, конечно, соображение приходит, косточки чуешь, брюхо поджатое, пульс в виске… руки вспотели, лоб мокрый. Бывает, и поджилки затрясутся… И будто плиту чугунную на себе тащишь, пока уже там спирта не хлебнешь или письмо почитаешь…
– А тебе кто пишет? Сестры, Фофочка? – удивился Илья.
– Как они могут писать из-под немца?.. Нет, братья… они воюют… – Арсений уже клевал носом, тяжело поднимал голову, мутно глядел на Илью.
Того тоже клонило в сон.
– Все, Ильюха… Жемчужный… отбой, – пробормотал Арсений, заваливаясь на диван.
И уже минуту спустя храпел. Илья снова устроился на полу.
Утром они сходили к коменданту улицы и зарегистрировали Арсения под именем Алексея Евдокимовича Фролова, лейтенанта-пехотинца, родом из Демидова, электрика. После этого Арсений и впрямь отправился на электростанцию, а Илья к себе в музей. Электростанция находилась за Днепром, и поэтому шли они до реки вместе, молча глядя на торчащие всюду трубы печей, на уцелевшие стены с пустыми окнами, на груды развалин, обгорелых бревен. В воздухе стоял этот запах гари. Видны были и уцелевшие дома, что казалось чудом. Жизнь теплилась в этих руинах. Там и сям курились дымки буржуек во дворах, люди что-то готовили. Пели все-таки петухи, брехали собаки. Где-то стучали топоры, шло строительство. От столба к столбу тянулись провода. Зеленели сады. И в огородах ярко желтели и краснели какие-то цветы. Изумленно Арсений таращился на девушек в платьях, казавшихся сейчас особенно нарядными, праздничными, на их волосы, убранные в косы или рассыпанные по плечам. Пожилая женщина вела за руку двух розовощеких девочек в чистых платьицах с бантами в косичках.
Арсений встряхнулся.
– Что-то после вчерашнего… кружит слегка, – буркнул он.
Илья промолчал.
Они видели Успенский собор. Собор высился неколебимо на горе, и это тоже представлялось чудом. Вокруг простирались руины. А собор парил надо всем, похожий то ли на невиданный корабль, то ли на какой-то грандиозный цеппелин, приземлившийся здесь нечаянно и готовый уже оторваться от этой погорелой, истерзанной земли и улететь навсегда.
Арсений вспомнил, что говорил Илья о колоколе, спросил, тяжелый ли?
– Сто шестьдесят пудов. Год тысяча пятьсот пятнадцатый. Годом раньше великий московский князь Василий Третий освободил Смоленск от столетней власти литовцев. Так что колокол этот можно считать колоколом освобождения.
– И как же ты его хочешь… умыкнуть? – спросил Арсений.
Илья пожал плечами.
– Здесь нужен ум Архимеда. Но есть там кое-что и полегче. В прошлом году нашли скульптуры деревянные, на хорах собора, десять фигур. Немцы обнаружили их. И теперь вынюхивают, пытаются определить древность, ценность…
– А что за фигуры? Чьи?
– Ангелы да пророки. Чувствуется рука мастера-резчика, сницаря, как их называли. Мурзакевич, священник-историк, писал, что иконостас собора резали Федор Олицкий, Сила Трусицкий, Петр Дурницкий да Андрей Мастицкий. Наверное, и эти фигуры вырезали они. Еще у нас есть деревянные скульптуры… Давид псалмопевец с гуслями и Гедеон с руном.
– Что за руно?
– Да такая история древнееврейская. Их землю оккупировали мадианетяне, так что евреи вынуждены были жить в пещерах, ущельях. Ангел был послан к Гедеону, крестьянину, с повелением собирать войско и бить узурпаторов. Но тот не верил, и тогда случилось два чуда: руно на земле все в росе, а земля сухая, и в другой раз наоборот: руно сухое, а земля в росе. Ну, пришлось этому Гедеону внять.
– Разбили этих мандиан или как их там?
– Да.
– А это мне нравится, – сказал Арсений. – Даже евреи не хотели терпеть оккупантов. Как, впрочем, и мой Перец… есть такой летчик.
– А про Давида с гуслями, знаешь, в музейной книге учета, что записано?
– Ну?
– Что Давид с гуслями прибыл из Каспли. В двадцать шестом году. Его изъяли из нашей церкви.
– Из Каспли?
– Да. Я тоже удивился. Давид с гуслями отменно хорош, изящен. Наш, касплянский гусляр.
Арсений вдруг засмеялся. Илья взглянул на него озадаченно.
– Ты что?
– Да вспомнил Захария Фейгеля.
– С арфой? – подхватил Илья. – Точно!
– Где-то он сейчас?..
– Где, где, сидит, небось, – тут же ответил Илья.
Арсений нахмурился:
– Он же вышел еще до войны.
– Так у них как заведено? Один раз отметился, значит, и по второму разу пойдешь. Оно ведь проще на старых дрожжах дело замешивать.
Арсений насупленно замолчал.
Перед мостом они распрощались, Арсений пошел прямо, за Днепр, а Илья налево, в музей.
Вечером они вернулись в дом за Вознесенским монастырем. Арсений был мрачен. Сели пить чай.
– Ну как тебя встретили? – поинтересовался Илья, разливая чай по кружкам.
– Нормально. Только сразу раскусили, что… какой я электрик?
– Кто?
– Мастер Тарасов. Но он сам из окруженцев, капитан, сапер. Обещал научить премудростям…
– Ну вот видишь.
– Инженер мне
