Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

машину, и паровоз ее прыгнул вперед, как живой и сознательный. Ольга обернулась через окно назад – что случилось? – и тут же ощутила второй, громящий, тупой удар. «Ну же, бедная! – с испугом вслух сказала она самой себе. – Пусть песни поют без тебя!» – и Ольга закрыла регулятор, пустила песок под колеса, дала реверс назад, обратно открыла регулятором пар на полный ход и повела кран паровозного тормоза на все его открытие. Машина ее на мгновение стала вмертвую, уперлась на место, – Ольга сейчас же отпустила воздушный тормоз, а затем сама, всею машиной, надавила задним ходом на ударивший в нее состав, но инерция задних, напирающих вагонов еще не погасла – и они своей мертвой силой разгона вглухую вдвинули тендер паровоза в его кабину, где находился одинокий механик. Ольга поняла, что происходит, и свернулась в комок на своем месте машиниста: «Это теткин муж, сволочь Благих, Аркадий Михайлович, – это он оборвал состав! У меня записка в зубах была, где я ее потеряла? Где Лиза, неужели все спит?»

Ольгу сжало в машине. Она почувствовала, как ей стало душно, как всю ее – без остатка, вместе с одеждой – вдавливает чужая сила в железное тело горячего котла и у нее лопается грудь, которую некогда сосал Юшка.

Маневровый паровоз даже не сошел с рельсов, в машину только вдвинулся тендер – на котел, но зато оборванный состав уцелел, если не считать сцепных приборов одного переднего вагона, ударившего в паровоз. Теперь весь поезд мирно стоял на высокой насыпи, среди чистого поля, освещенного безветренным утренним солнцем. Красноармейцы и командир сначала вышли на траву и подошли к паровозу. В паровозе лежала во сне или в смерти незнакомая одинокая женщина. Тогда командир и его помощник, разобрав крышу над будкой паровоза, освободили женщину из машины и опустили ее оттуда на руки красноармейцев.

После того командир отошел в сторону и громко сказал:

– Четверо остаются здесь! Остальные – бегом, назад к станции. Первые четверо несут раненую, затем передают ее с рук на руки новым четверым людям, а те – следующим! Все.

Через полчаса Ольга была доставлена на руках красноармейцев обратно на станцию Серьгу. С нею же прибыл командир эшелона, не оставлявший ее в пути. Он соединялся по железнодорожному телеграфу с командованием военного округа и доложил происшествие: у механика ранена голова и грудь; все красноармейцы невредимы, имущество цело; в случае дальнейшего развития свободной скорости оборванный состав неминуемо сошел бы с рельсов на закруглении перед волжским мостом или на самом мосту; либо же состав был бы сокрушен на станции, расположенной по ту сторону реки, за мостом, куда поезд должен был ворваться. Из военного округа сообщили, что высылают санитарный автомобиль «скорой помощи» с двумя врачами и всеми принадлежностями для лечения; автомобиль пойдет по шоссе напрямую и достигнет станции назначения скорее, чем экстренный паровоз. Командир склонился к Ольге, лежавшей на диване в телеграфной комнате:

– Кого вы хотите увидеть? Мы сейчас вызовем. Может быть, родственников или друзей?

– Юшку, – сказала Ольга. – А больше никого не надо: пусть за меня все люди на свете живут…

– Хорошо, – ответил командир и дал знак телеграфисту приготовиться к передаче. – А это кто – Юшка?

– Ребенок, – произнесла Ольга.

Командир удивился молодости матери, но ничего не сказал.

* * *

Ольга долго и терпеливо болела, но выздоровела, стала жить и живет до сих пор.

Старый механик*

Он возвратился домой, к своей жене, серьезный и печальный. Он был в поездке, в пурге и на морозе, почти сутки, но усталости не чувствовал, потому что всю жизнь привык работать. Жена ничего сначала не спросила у мужа; она подала ему таз с теплой водой для умывания и полотенце, а потом вынула из печки горячие щи и поставила самовар, готовя мужу ужин и чай.

За ужином они сидели молча. Муж медленно ел щи и отогревался, но на лицо по-прежнему был угрюмым.

– Ты что это, Петр Савельич? – тихо спросила его жена. – Иль случилось что с ним, боль и поломка какая?

– У него палец греется… – сказал Петр Савельич.

– Который палец? – в тревоге спросила жена. – В позапрошлую зиму он тоже грелся – тот или прочий какой?

– Другой, – ответил Петр Савельич. – На третьем колесе у левой машины. Всю поездку мучился, боялся, что в кривошипе получилась слабизна и палец проворачивается на ходу. Мало ли что может быть!

– А может, Петр Савельич, у тебя там на дышлах либо в шатуне масло сорное! – сказала жена. – Ты бы заставил помощника профильтровать масло иль сам бы попробовал. Я тебе в другой раз чистую тряпочку дам. А этак-то куда ж оно годится, ты мне всю машину искалечишь, а чего тогда с тебя взять?

Петр Савельич положил деревянную ложку на хлеб и вытер усы большой старой рабочей рукой.

– Плохое масло я, Анна Гавриловна, не допущу. Плохое я сам лучше с кашей съем, а в машину всегда даю масло чистое и обильное – зря говорить нечего!

– А палец-то ведь греется! – упрекнула Анна Гавриловна. – Глядишь, он погреется, погреется, а потом и отвалится, вот и станет машина калекой!

– Пока я жив буду, пока я механик, Анна Гавриловна, у меня ничего не отвалится – ни в ходу, ни в покое.

– Да ну уж – ничего у тебя не отвалится! – осерчала Анна Гавриловна. – Покуда со мной живешь, у тебя и не валится ничего, потуда ты и механик! А как начнешь дурить, как начнешь на разных вдов да баб бессемейных поглядывать, вот у тебя и повалится все… Прохоров-то, Иван Матвеевич, поехал намедни, а у него колесо с паровоза соскочило. А что ж! Не надо было за чужими женщинами бегать – пусть хоть и помоложе они, да я ни одной из них ни в чем не уступлю, – не надо было свою жену с двумя ребятами в деревню на полгода отправлять: иль повольничать захотелось? Вот и повольничал – спасибо, что тормозами вовремя состав ухватил, а то бы сколько оставил сирот, – ведь пассажирский вел, двадцать седьмой номер – бис… Ну, ешь уж щи, доедай начисто, а то прокиснут и жалко в помойку выливать…

Петр Савельич вздохнул и доел щи.

– Колеса с паровозных осей не соскакивают, Анна Гавриловна, – сказал механик жене. – Это заблуждение. У Ивана Матвеевича бандаж на ходу ослаб. А бандаж, Анна Гавриловна, это не целое колесо, отнюдь нет. Иван Матвеевич тут ни при чем: машина