Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Сика с Бешкой озеро любят, контакт с ним берегут. Вот, допустим, раннее январское утро. Лед уже очень толстый, да еще снегом укрытый. Идут Сика с Бешкой по ими же протоптанной к середине тропе, обновляя следы. Когда добираются до места, Сика, пошарив по снегу глазами, говорит коротко:
– Здесь!
А Бешка, ничего не спрашивая и не споря, здоровенной тяжелой пешней выбивает во льду первоначальный круг огромного диаметра. Потом передает пешню Сике, и тот углубляется, вгрызается в неуступчивый лед, чуть сужая диаметр будущей проруби. Примерно полчаса уходит на то, чтобы прорубь была готова. От нее идет густой пар, среди белого льда она кажется неестественно темной. После пятиминутного отдыха братья вновь берутся за работу. Бешка опускает на дно длинный-предлинный шест, восьмиметровый примерно. На конце шеста прочно примощен огромного диаметра сачок с мелкой-мелкой металлической ячеей. Бешка изо всех сил, всем своим телом налегает на шест, чтобы сачок как можно глубже вкрутился в донный ил, и начинает делать круг за кругом, обходя полынью десять-пятнадцать раз, все время следя за тем, чтобы мотыльная снасть забирала-зачерпывала как можно больше донного слоя. Наконец шест медленно, осторожно, в четыре руки, поднимается на свет божий. Он полон тины, ила, старой травы. Теперь настает очередь Сики. Как это он умеет, угловатыми резкими движениями шерудится маленьким проволочным сачком в поднятом иле, а Бешка, насколько хватает сил, приподнимает огромный сак и опускает его снова в воду, чтобы тина и все лишнее уходило сквозь меленькую ячею. И когда в огромном саке остается только мотыль, Сика зачерпывает его своей ложкой-мотыльницей и перетряхивает в коробку. Нормальный улов – большая коробка с одного раза. Тогда можно сразу идти и продавать свежих рубиновых мотыликов. Но случается, что коробочка становится полна после пяти-шести подобных заходов.
Тогда еще, помню, гоняли за нетрудовые доходы или за то, что человек нигде не работает. Тунеядством это называлось. И вот, в одну из зим, на озеро явилась облава. Подкатили две милицейских машины – специально, отлавливать мотыльщиков. Сика утек, Бешка, конечно же, попался. Потом он так рассказывал об этом:
– Ну, имя там спросили и прочую хрень, родился когда, про судимости… А потом говорят: «Ты где работаешь?» Я честно отвечаю: «Как где? На мотыле?» «Где-где?» – спрашивают снова. «Да говорю же – на мотыле, мотыля мою, думаете, это легко, это еще та работенка…»
Потом подошел Петросян, выручил.
Еще мотыльных мытарей ловили так: бегут менты к середине озера, где мотыльщики мотыля моют, в ботинках бегут по снегу, а под снегом-то и вода случается, на озере часто зимой вода прибывала и из-под снега выдавливалась. Мотыльщики люди зоркие: ага, нужно прятаться! Но где? Как? И они придумали такую тактику, Сика, вернее сказать, придумал. В случае опасности нужно вплотную подходить к кучкам рыболовов и садиться рядом с ними, а лучше в самой гуще толпы, на раскладной стульчик, садиться да рукой помахивать – я, мол, рыболов-любитель. Посмотрит-посмотрит милиция: что такое? Были мотыльщики и куда-то вдруг испарились, а до рыболовного стана идти едва не полчаса по мокрому-то снегу. Махнут рукой и уезжают восвояси.
С Сикой и Бешкой всегда что-то происходило. Помимо тюрьмы, конечно.
Решили как-то Сика и Бешка побраконьерить на Волге, на коренную податься, да еще по весне: «Вот Родничок-то Вовка вчера тридцать кил со Стенки приволок, – подначивал Бешка, – а мы чем хуже?» «И то дело, – соглашался с ним Сика. – Только у нас еще и лодчонка какая-никакая имеется. Ночью и двинем».
И они двинули. Когда ставили сеть в полной темноте, их резиновый челнок черпанул воды и перевернулся. С одного боку держится за его край Сика, с другого – Бешка. Сети давно уж течняком унесло и весла тоже. Хорошо, близ берега дело происходило, доплыли братья. И вернулись домой – без лодки и без сетей. Промокшие до нитки. Зато потом приобрели новую справную лодочку и больше уже о коренной и не помышляли. Сосредоточились на Большом озере.
Начало июля. Жаркое тихое утро. Мы с Батькой ловим на озере с деревянной лодки под любимым прикормленным буем. Тут дело вот в чем. Озеро, вытянутое на пару километров и в то же время широкое, прекрасно подходило для занятий на байдарках и каноэ, каждый день проходили там шумные тренировки. А иной раз и соревнования. Даже международные. Мы близко были знакомы со старыми байдарочниками, с тренерами, и нам свободно давали деревянную лодочку, ключики от весел и все прочее, чтобы мы могли удить хоть каждый день. Озерная гладь была расчерчена рядами буйков – ориентиров для гребцов. Буйки начинались где-то посередине, как раз на местах стоянок самого крупного карася. И мы подкармливали обычно рыбу около одного какого-то буя, где была, скажем, ямка или травичка какая донная, в общем, там – где крутилась рыбка.
Так вот. Начало июля. Мы потихонечку подплываем под любимый наш красно-белый полосатый буй. Закидываем удочки так, чтобы поплавки едва его не касались. И терпеливо ждем поклевок крупной рыбы. Вот у меня поплавок поднимается и уходит медленно под воду – один есть. Круглый, тяжелый карась. Карасище! Он бликует золотым боком в прозрачной воде. Еще пару таких – и можно домой. Рядом же, на своем резиновом челне, который поновее и поосновательнее прежнего, суетятся Сика с Бешкой. У них сеть зацепилась за трос, держащий один из буев на месте. И так они, и сяк пытаются отцепиться – ничего не выходит. Гляжу, отцовский поплавочек тем временем тоже начал движение, шепчу: «Смотри, сейчас возьмет!» «Да вижу, вижу, – отвечает Батька. – Может, и сорожка, а может…» Тут бы ему подсечь, но и меня с отцом, и Сику с Бешкой как будто бы накрывает сверху голос, доносящийся из радиорубки, где расположился комментатор соревнований – опытный каноист и тренер по фамилии Горбачев. Он комментирует греблю обычно прямо по ходу гонки, а в перерывах включается музыка. В карасином азарте мы умудрились позабыть, что сегодня начинается какой-то международный чемпионат по гребле, а стоим-то мы на
