Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
«Браконьер проклятый, – глухо ворчал Семеныч, – мало ему Травянки, так и здесь нас, стариков, оббирает!»
Хорошее было у Вовы место, живописное, уловистое. И он как-то сросся с ним, сжился: Вова – родник, родник – Вова. Но Родником прозвали его не только по этой причине. А потому еще, что раз в месяц, видимо в тот день, когда получал Вова пенсию, напивался он совершенно безбожно и притаскивался сюда же, в Став. Только не на рыбалку, а чтобы… утопиться. Став узенький, а Вова шатается с такой амплитудой, что его заносит от одного берега к другому. И на ходу он говорит обычно: «Я своей бабе (левая сторона Става) купил часы в подарок (правая сторона). Золотые. И где-то здесь их сегодня посеял (середина). И если не найду, то (кромка родника) утоплюсь прямо сейчас. Я сейчас прямо утоплюсь. Может, кто видел часы? Верните мне часы, верните».
Рыболовы, наблюдавшие картину впервые, бросались спасать Вову, объясняли ему, что топиться из-за часов глупо, что никто их никогда не взял бы, что они поищут по всему Ставу и что, в конце концов, девушка его наверняка простит. Некоторые, бывало и так, обещали купить ему новые часы и старались увести его подальше от истонченной ледяной кромки. Завсегдатаи же ставской жизни знали наперед, чем закончится дело, и не вмешивались. Вова плакал, говорил, что «зря приехал в это болото с Сахалина», что его жизнь «упущена», доливал в крышку от термоса «Рояль», потом зачерпывал красными руками воды из лунки и плескал в спирт, выпивал все это залпом. Потом оборачивался на весь наш ставский коллектив, как бы противопоставляя себя гордо обществу: ну что, мол, хотите еще меня поспасать? И делал решительный шаг в родник. Там ему было ровно по пояс. Какое-то время он удивленно смотрел по сторонам, как будто бы не понимая, почему все еще не на дне. «Садко хренов!» – качал головой Семеныч. Вова же, тяжело вздыхая, выбирался ползком на лед – примерно с третьего-четвертого раза. И тут же, у родника, засыпал. Яшка Голубятник, или Володя Седой, или кто приходился из обитателей Става тащили его домой, вместе с ведром, пешней и термосом – к мамке.
Девушки-то у Вовы Родника никакой, конечно же, не водилось.
Сика и Бешка
Сика и Бешка – братья. Родные, само собой. Раньше, когда они были молодыми, жизнь их была довольно однообразна. Сначала Бешка, который постарше, зарезал Сику. Не до смерти, нет, всего лишь до больничной койки. Как зарезал? Да по пьяни, ясное дело. Находясь пять лет в здешней тюрьме, Бешка не вылезал из карцера, поскольку буквально затерроризировал и сокамерников, и охрану. Когда на недолгое время Бешка из карцера выходил, Сика, уже успевший поправиться, носил ему передачи – курево там, крупу, лавровый лист, чтоб добавлять в баланду, и прочее. Потом Бешка вышел. Они с Сикой помирились, решили свой братский мир обмыть как следует. И тогда уже Сика зарезал Бешку. И все повторилось: пять лет в той же тюрьме, тот же карцер, те же передачи.
Местный участковый по фамилии Петросян, когда выходил Сика, явился в барак к братьям, немного выпил с ними, чтобы они его слушали, и твердо сказал:
– Если вы еще раз, ребята, друг друга порежете, то я лично поспособствую, чтобы закрыли обоих лет на пятнадцать, и не тут, в родной тюряге, а где-нибудь подальше, на севере. Решайте сами, мое дело – предупредить.
И решили Сика с Бешкой с того самого дня, как гласит ставский фольклор, больше не резать друг друга, а заняться каким-нибудь общим делом. Летом – ловить рыбу сетями, зимой – вязать сети и мыть мотыля.
Как сойдет лед с Большого озера, соединенного со Ставом узеньким бойким ручейком, Сика и Бешка гребут на старенькой одноместной резиновой лодчонке устанавливать сети. Сетей у них много – не только для себя рыба нужна, но и на продажу. Рыба – их хлеб насущный. Под берегом, под самыми прошлогодними тростниками, примостят они сеточку мелкоячеистую – на сорожку да на окуней-красноперочек сгодится. А посередине протянут сеть крупную – на большущих икряных карасей, вылезающих из тины после долгой зимы. Постоят сеточки три-четыре денька, и братья-браконьеры выплывают проверять их. На веслах всегда Бешка – он высокий, длиннорукий, и руки у него похожи чем-то на весла, он широко улыбается почти беззубым ртом, а Сика низенький, коренастый, с маленьким, крепко сжатым ртом, с прищуренными зорко глазами, весь напружиненный, перебирает он сети короткими злыми движениями, ловко вынимая очередную рыбину из ячеи и отбрасывая ее в ведро. Петросян увидит эту картину из окошка своей конторы, которая здесь же, неподалеку от Става и озера, и переведет дух: хорошо, ребята делом заняты, чем бы, как говорится, дитя ни тешилось… Летом, в жару, приходится им проверять сети два раза на дню, чтоб рыба не пропадала, а поздней осенью, когда северо-западный («северно-западный», по-Вовиному) ветер или упрямый сиверко гонит по озеру тяжелые свинцовые волны, орудуют братья только по берегам, на середину не суются, да и нет ничего по такой волне на большой озерной воде-то, рыбка под бережок забивается. А Сика с Бешкой тут как тут: Бешка гребет, а Сика лупит специальной гремучей палкой по тростникам, заставляя линьков да карасиков выходить из предзимних убежищ. Тут их сеточки-то и поджидают. Такой лов трудоемок: вымокшие в ледяной ноябрьской воде, с красными от холодного ветра лицами, с распухшими руками выбираются братья из лодочки, прямо на плечах, чтобы не спускать лишний раз, тащат ее во дворик своего барака, пьют крепкий чай для согревания. И – на местный базарчик, сбывать улов. Пару линьков самых упитанных себе, конечно, оставят на жареху, а остальное продадут за какой-нибудь час. Вот и выручка, вот и добыток.
Зимою же Сика с Бешкой превращались в
