Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина
И быстро добавила:
– Это не мое. Можете ему передать, но не ссылайтесь на меня. Скажите энтому Энтину, чтобы сочинил для Рины песню. Или, может, у него уже есть какая-нибудь – завалящая? Чтобы ее назавтра пели все…
Рина Зеленая знала, у кого спрашивать песен. Мало кому удавалось покрыть себя столь неувядаемой славой, как Энтину и Гладкову с их «Бременскими музыкантами», где Олег Анофриев распевал на все голоса недетским тембром: «А кто увидит нас – тот сразу ахнет! И для кого-то жареным запахнет. А кое-что за пазухой мы держим… К нам не подходи-и, к нам не подходи-и-и – а то зарежем!!!»
Я позвонила Энтину, уверенная, что Юрий Сергеевич будет в восторге от моего предложения. Естественно, мы не были знакомы, но мне рассказывали, как Энтин сочинял песню Маркиза для фильма «Достояние республики». Незабываемый эпизод, когда Андрей Миронов в зените своей артистической славы фехтует с пареньком, напевая: «Шпаги звон, как звон бокалов, с детства мне ласкает слух…» В апофеозе там такие слова:
Эх, народец нынче хилый, драться с этими людьми…
Мне померяться бы силой с ЧЁРТОМ, чёрт меня возьми!..
Но Миронову чего-то не хватало. – Вы, наверное, не дочитали сценарий до конца, – сказал он поэту. – Мой герой кончает жизнь трагически…
Ни слова не говоря, гласит легенда, Энтин удалился на кухню и сочинил последнюю строфу:
На опасных поворотах
трудно нам, как на войне,
и, быть может, скоро кто-то
пропоет и обо мне:
«Вжик-вжик-вжик, уноси готовенького…»
Миронов молча обнял его. Так же, я думала, Энтин кинется со всех ног выполнять просьбу Рины Зеленой.
– Для Рины? Ни за что! – вскричал он неожиданно.
Старые счеты. В «Золотом ключике» Рина сыграла трехсотлетнюю черепаху Тортилу. Она должна была восседать якобы на огромном листе кувшинки, а на самом деле на резиновой камере от колеса МАЗа. Вода – пять градусов, колесо крутится, качается, кресло с берега подтягивают на веревке, вокруг лягушки…
– И вы хотите, чтобы я туда попёрлась? – возмущалась Рина.
Глядь, она уже плывет по болоту на колесе и поет песню на слова Энтина, которую каждый из нас слышал сто тысяч раз и знает наизусть:
Затянуло бурой тиной
Гладь старинного пруда…
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода.
Был беспечен и наивен
Черепахи юный взгляд.
Все вокруг казалось дивным
Триста лет тому назад…
– Когда по радио на полном серьезе диктор объявляет: «Романс Тортилы. Исполняет Рина Зеленая», я себя чувствую тенором Большого театра, – говорила Рина Васильевна.
Оказывается, жаловался Энтин, в арии Тортилы, имелся пятый куплет.
Слова были такие:
Старость все-таки не радость,
Люди правду говорят.
Как мне счастье улыбалось
Триста лет тому назад…
Шедевр. Огласить эти слова Рина Зеленая категорически отказалась.
Не знаю почему, но уже тогда, в 1982-м, я ее поняла. Но и безутешный Энтин достоин был сострадания. «Романс Черепахи» слышался из каждого окна. Его без конца крутили по радио, показывали по телевизору. И всюду без этого пронзительного четверостишия.
– Я ей человеческим языком объяснял, – бушевал Энтин, – это ж не вы, это че-ре-па-ха! Она и слышать ничего не хочет. Спела без куплета. Теперь его никуда не вставить – и фильм, и пластинка вышли без него.
Что мне было делать? Звоню Рине.
– Песни нет? Энтина нет? И никого, кто написал бы для меня хоть когда-нибудь что-нибудь хорошее, хронически нет? На всем белом свете? Я так и знала…
Все у меня внутри оборвалось от этих ее слов. Будь я не Москвиной, а Бородицкой, сама написала бы для нее песню. Стала бы мыть посуду после обеда и сочинила. Ладно, думаю, скажу хотя бы на прощание что-нибудь хорошее. Как раз мне дали почитать ее «Разрозненные страницы». Кстати, она там пишет:
«…К моим выступлениям на телевидении я до сих пор отношусь с чувством ненормального беспокойства и тревоги. Я совсем не сплю за две недели до и одну неделю после выступления. …Поэтому, когда кому-то придет в голову желание обязательно включить в передачу Рину Зеленую и очень ласковый, обычно женский, голос по телефону просит меня выступить по телевидению, я в первое мгновение трусливо отвечаю: „Нет!“ Потом совесть побеждает страх и заставляет спросить, что именно мне предлагают сделать. И слышу ответ:
– Сделайте что-нибудь…»
Ну я и сказала:
– Прочитала вашу книгу – с наслаждением.
– Да? – недоверчиво спросила Рина Васильевна. – И что же в ней такого? Все как с ума посходили. …Вы заметили, что она грустная?
– Конечно. Смешная и грустная, настоящая.
– Мне звонил министр культуры, – она немного смягчилась. – И мне даже не пришло в голову его о чем-нибудь попросить.
– Та же история с Горьким? – в книжке Рина приходит в гости к Максиму Горькому. И он ее спрашивает, как сказочная золотая рыбка: «Чего тебе надобно, Рина?» А у нее – ни кола, ни двора, ни постоянной работы. В питерском «Балаганчике» вместо денег протягивают ведомость: «Распишитесь, товарищ! С вас рубль семьдесят пять копеек. У театра крыша протекает».
В Москве она пела и танцевала в ресторане и в ночных кабаре. В подвале нашего дома в Большом Гнездниковском переулке было первое в России кабаре «Летучая мышь». Рина изображала там ресторанную певицу с пышными формами, причем сама придумала и раздобыла себе надувной бюст. Перед выходом на сцену она его надувала, прицепляла и пела:
– В царство свобо-оды доро-огу
Грудью… Ах!.. Грудью проложим себе…
Потом выпускала из него воздух, сворачивала, прятала в сумку и бежала в кабаре «Нерыдай». То же и в кино. Всю жизнь ждала роль, а режиссеры предлагали только эпизоды. Пожалуйся она тогда Горькому:
«Эх, Алексей Максимыч, все у меня шиворот-навыворот. Кино я обожаю. Но это любовь без взаимности, моя боль. Мне ужасно не везет. То, что я сыграла в кино, только в лупу можно разглядеть. Ни моя секретарша в „Светлом пути“, ни моя гримерша в „Весне“ даже в титры не попали! Смилуйтесь, Алексей Максимыч, похлопочите…» – и судьба сложилась бы по-другому.
Но она ответила:
– Что вы, у меня всё есть, ну просто всё, о чем можно только мечтать…
И судьба сложилась так, как сложилась.
У меня в сценарии ведущий задавал вопросы. Кто лучше ответит, получит
