Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
– И не то совсем! – промычал майор, внимательно выслушав и глядя на него исподлобья. – Он у нас в этом отношении либерал, за такой вздор не преследует… Не отсюда это вышло! – пояснил Чесмин, кивая на кабинет.
– Он мне говорил, что получил что-то из Петербурга, – вспомнил Сергей.
– Ну вот!.. Там и ищите! – произнес многозначительно «плешандас».
– Но отчего же, – рассуждал Гундуров, – меня там не думали преследовать, а теперь здесь…
– А зачем вы Гамлета так хорошо играете! – помолчав и подымая на него еще раз глаза, пропустил вполголоса тот. – А впрочем, знаете что, – примолвил он, подумав, – расчет плохой: долго вас там держать нельзя, а вернетесь вы – герой!
– А пока – изгнанник! – выговорил с неудержимою горечью Сергей.
– Счастливец, и теперь более, чем когда-нибудь… Поверьте, я понимаю! – ответил Чесмин с глубоким вздохом и, повалившись снова на диван, воздел нежно очи свои к потолку.
«Изгнанник» поглядел на него с невольным изумлением, но, охваченный вновь сознанием «павшего на него удара», поспешно вышел из комнаты, забыв и проститься с чувствительным и милейшим майором.
XXXV
Будет буря, – мы поспорим.
И помужествуем с ней1.
Языков.
Nunc animis opus, nunc pectore firmo2.
Virg.
Ашанин, приехавший с Гундуровым в дом московского правителя и ожидавший в швейцарской окончания его «объяснения», выскочил оттуда в сени, увидав быстро проходившего по ним ко крыльцу приятеля.
– Ну что? – с жадным любопытством спросил он… И сам весь переменился в лице, вглядевшись в лицо его…
– Потом, потом! – глухо только проговорил тот. – Поедем скорее!
Они садились на извозчика, как из дверей дома выбежал, весь запыхавшись, толстый Елпидифор и кинулся к ним.
– Позвольте узнать, Сергей Михайлыч, куда вы намереваетесь ехать в настоящую минуту?
– А вам это очень любопытно? – иронически вскрикнул в ответ Ашанин.
– Я не из любопытства, а по долгу-с, позвольте вам заметить! – отрезал ему на это в свою очередь Акулин.
– Я к себе домой, – сказал, насколько мог хладнокровнее, Гундуров, – а где, это вы знаете, так как доезжали туда сегодня утром вслед за нами. Трогай, любезный! – молвил он извозчику.
Он молчал во все время пути. Молчал и его приятель, как ни ныли в нем беспокойство и любопытство; он понимал, что вышло что-то очень серьезное, о чем не объясняться же тут, за спиной извозчика.
Они приехали, вошли в гостиную. Гундуров как бы бессильно опустился в большое кресло у окна и оставался так с минуту недвижим, но поднял затем вдруг голову и, сказав: «а теперь слушай!», передал все Ашанину.
Тот слушал, попеременно то бледнея, то краснея, сверкая своими большими черными глазами и прерывая рассказ восклицаниями глубокого негодования, вырывавшимися у него против воли из горла:
– Ведь это черт знает что такое, ведь этому поверить нельзя! Наш старец совсем с ума спятил!
Гундуров закончил разговором своим с Чесминым.
– Ну вот! Это так! – вскликнул тут же красавец. – Это из Петербурга идет, несомненно! А паша наш только… Послушай, Сережа, – перебил он себя, – ведь это отпарировать можно, переделать! Над ним барыни его всевластны; я сейчас поскачу к ним в Покровское, подыму их, возмущу, расскажу, какой ты актер превосходный, а тебя ссылать хотят… Как подымутся они на него ополчением…
– Нет, голубчик, – остановил его Сергей, – к барыням его ехать я тебя не уполномочиваю, а коли ты не устал, поезжай, не теряя времени, в Сашино известить обо всем и привезти сюда тетушку. Самому мне туда ехать, как видишь, не позволяют… а через три дня мне надо выехать… в Оренбург…
– Да, да, ты прав, Софью Ивановну прежде всего надо! Я сейчас в путь!.. Сережа, а княжна!.. – вырвалось у Ашанина.
Гундуров без слов закрыл себе лицо руками…
– Ах ты мой бедный, бедный! – воскликнул Ашанин с полными слез глазами. – Да это не может быть, я не верю, все это устроится! – прервал он себя еще раз. – Ведь вот, как нарочно, князя Лариона нет! Он бы уж, конечно, нашел средство помешать этому. Отсутствием его, видимо, и воспользовались… Но теперь некогда об этом говорить…
И он выбежал в переднюю.
Через час времени он скакал в коляске Гундурова по Московско-Курскому шоссе, давая по рублю на водку ямщикам, которые и мчали его «по-курьерски» в волнах удушающей пыли палящего летнего дня.
Он в осьмом часу вечера был уже в Сашине.
– Вы одни! Что случилось? – было первым словом Софьи Ивановны, вышедшей на крыльцо при первом донесшемся до нее звуке его колокольчика.
– Пойдемте к вам, я вам все расскажу, – ответил он.
Она увела его к себе в комнату, заперла дверь и спокойно промолвила, сдерживая нервную дрожь, которая всю пронимала ее:
– Говорите! Что с Сережей?
– Нечто, против чего надо скорее действовать…
Она выслушала его рассказ все так же спокойно, вперив в него неподвижно глаза и ни единым мускулом лица своего не изобличая того, что происходило в душе ее. Особенность характера Софьи Ивановны сказывалась здесь еще раз: она волновалась, пока неслышная еще гроза только чуялась ею в воздухе, – «но гром ударил», и она снова обретала всю свою твердость, всю силу духа для борьбы с «несчастием»…
– Как он это принял? – спросила она, когда Ашанин кончил.
– Он бодр… пока… Раненые, говорят, в первую минуту никогда не чувствуют всей боли своей раны, – примолвил печально приятель Гундурова.
– Недаром говорило мне предчувствие, – проговорила тихо Софья Ивановна, – как только приехал этот исправник… Вы казались мне тогда правы, объясняя это просто и в добром смысле, и я все время старалась себя успокоить… Но я тогда же говорила, я знала – у нас все возможно… Ссылка Сережи – это басня Волка и Ягненка. Привязались теперь к тому, что он в Петербурге, после отказа ему в паспорте, мог сказать неосторожного… резкого, пожалуй; он горяч, не спорю, но принимать против него такие меры…
Она встала вдруг с кресла.
– Но все это пустые слова! Надо ехать!
– Я предложил Сереже… – начал и не кончил Ашанин.
– Что предлагали?
Он передал о намерении своем ехать в подмосковную графа, «ополчить» на него его «барынь» и добиться чрез них отмены его распоряжения относительно Гундурова.
Софья
