Глубокая печаль - Син Кёнсук

И теперь это ровное дыхание уже взрослой дочери, спящей на ее руке, как и тогда, нежно отозвалось в ее сердце.

После смерти мужа Со часто стала просыпаться посреди ночи. После пробуждения ей казалось, что она лежит одна-одинешенька среди пустых полей.

Однажды ночью Инсук со своей подушкой пришла к ней в комнату и, влезая под одеяло, посоветовала: ″Мама, если вам не спится, попробуйте закурить, как папа раньше″.

После этого они стали делить одну постель на двоих. И если Со случалось просыпаться, почувствовав рядом дыхание Инсук, она снова спокойно засыпала. ″Что же будет теперь?″

Мать осторожно вытянула свою руку из-под головы дочери и встала. Чтобы не разбудить ее, осторожно ступая по веранде, вышла во двор. Дуновение ветра, шорох падающих листьев хурмы. Разносимые ветром широкие листья хурмы, кружась, вылетали с заднего двора и собирались перед домом.

″О!″ Подняв голову, она заметила падающую звезду, которая, оставляя за собой длинный хвост, улетела куда-то за дом в неизвестную даль. Она села на корточки и закурила табак.

– Мам? – не найдя рядом мать, позвала Инсук.

Потушив сигарету о землю, Со быстро встала и подошла к веранде.

– Что вы делаете на улице?

– Да так, хотела занести корзину с хлопком.

Целый день сдерживаемый сухой комок в горле вышел наружу. Откашлявшись, она машинально подхватила корзину с белоснежным хлопком, который в свете луны, выглянувшей из-за тучи, казался еще белее».

– Спишь?

– Нет.

«…Со услышала скрип старого велосипеда – почтальон и сегодня проехал мимо ее дома.

″Прошло-то всего пара дней со дня отъезда Инсук, разве она будет сразу писать письма?″ Каждый день она ждала почтальона, а дождавшись и получив лишь один номер местной газеты, старалась утешить себя мыслью, что вот пора и переезжать.

Со встала с места и потянулась. Она планировала перевезти все свое имущество в дом Гвагёдэк на следующий день после отъезда Инсук, но из-за головокружения и спазма в желудке ей пришлось отлеживаться дома.

В комнате был страшный беспорядок, от этого было неуютно. Чайник, стаканы, пепельница, тряпки, транзисторное радио и остальной хлам лежал вперемешку на полу, словно кто-то специально раскидал все вещи в порыве депрессии.

Несколько дней Со ни к чему не прикасалась.

Она никак не могла заставить себя что-то делать, была голодна, но не думала даже варить себе рис.

За это время на заднем дворе опали последние пожухлые листья хурмы. Деревенская детвора не стеснялась – вбегала во двор через ворота, перелезала через ограду, набирала спелой хурмы, сколько надо, и уносила с собой. Со не обращала на это внимания, – расстелив по двору бамбуковую подстилку, она сушила хлопок.

Нечастые в эти дни лучи солнца все же окрасили легкой позолотой еще недавно белоснежный хлопок. Она сложила его в мешки, оставшиеся от покупки риса, завязала – это было все, что Со сделала за несколько последних дней.

″Надо переезжать″. – Она заставляла себя хоть что-то делать, чтобы не оставаться одной со своими мыслями в этом уже чужом и пустом доме.

Со вошла в комнату Инсук. Одинокие наклейки на стене, зеркало, бордовая расческа. Подметая пол, остывший за эти дни без отопления, она реально ощутила свое одиночество.

″Только одна мама осталась″, – уезжая, бормотала себе под нос Инсук. Держа в обеих руках огромные сумки, Инсук вышла через ворота, прошла переулок, ногами взбивая напоследок белесую пыль. В ожидании автобуса на извилистой новой дороге еще раза три пробормотала: ″Только одна мама осталась″.

Со хотела проводить Инсук до вокзала, но та не позволила и решительно заявила: ″Я поеду одна. Я не хочу, чтобы вы видели, как я сажусь в поезд″.

Со сняла со стены наклейки, на которых еще оставались следы пальцев Инсук, приподняла зеркало, чтобы снять его с гвоздя, и тут на пол упала бордовая расческа, заткнутая сверху за зеркало. Со наклонилась, чтобы поднять, и заметила на ней несколько волосков Инсук, но не подняла ее. В глаза бросилась заколка с изображением цветка, и она сначала подняла заколку. Это была заколка, которую Инсук носила каждый день. ″Тебе не кажется, эта заколка делает тебя значительно старше?″ – как-то спросила Со, считая, что заколка дочери не идет. Но в ответ услышала: ″Все равно она самая красивая!″ Инсук закалывала ее и носила.

Со опустила на пол зеркало и заколола себе волосы этой заколкой. Удивленно посмотрела на себя в зеркало – заколка была явно не в ее вкусе, сняла и положила в карман.

Пока она убирала оставшиеся после Инсук вещи, прошло полдня, солнце начало садиться. Она перенесла подстилку с хлопком в заднюю комнату и стала ворошить его пальцами, тут раздался голос Гвагёдэк:

– Что это такое?

– Это хлопок. Вот только не знаю, где лучше всего делают ватные одеяла, – сидя к ней спиной, ответила она, не оглядываясь, делала вид, будто собирает хлопок.

– Я повезу твою тележку, иди за мной, – проговорила все понимающая Гвагёдэк за ее спиной. Со обернулась, давая понять, что ей не нужна помощь, но Гвагёдэк уже тянула за собой ее тележку.

Идя по переулкам, Со замерзла и засунула руки в карманы, там нащупала что-то и достала. Это были письмо Сокчхоля и заколка Инсук. Гвагёдэк тащила тележку, а Со шла за ее спиной и рассматривала на ладони то, что осталось от детей, потом остановилась перед домом с черепичной крышей, заросшей мхом.

Переулок, по которому она ходила двадцать лет, а вдалеке видны ворота их дома, – все это вдруг показалось таким чужим, словно она ни разу не бывала здесь. Со остановилась на минутку, растерянно окинула все взглядом: низкая ограда, растущая перед воротами поздно цветущая пушница, перекинувшаяся из соседнего двора, изогнутая сухая виноградная лоза, кольцо на комнатных дверях такое ветхое, что вот-вот сломается, несколько красных кирпичей с обломанными углами – не было ничего, что могло бы показаться ей новым или необычным.

Когда Со в последний раз закрывала калитку, сидящий на голых ветках хурмы воробей, испугавшись скрипа ворот, вспорхнул и улетел в сумерки, а скопившаяся сухая кучка листьев тихо прошелестела в стороне».

– Спишь?

Лето

Я так и стала жить.

Как-то увидев свои глаза в зеркале,

вспомнила, как однажды ты, сосчитав мои ресницы,

объявил, что их сорок две.

И каждый раз, когда вспоминаю эти твои слова,

только от одной мысли об этом

мне уже кажется, что я обрела весь мир.