Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Инга резко встала, одёрнула кофту и сказала:

– Слышь, ты? Рот закрой.

Смотала магнитофонный провод и ушла домой.

На Новый год мы торжественно шли к соседям. Миша надевал шапочку Деда Мороза, Инга брызгала причёску лаком с блёстками, мама красила губы красной помадой. Приходил Федька, в белой рубашке, и целовал дамам ручки. Стол ломился от закусок: зимний салат, бутерброды с красной икрой. А когда уже никто не мог встать, отяжелев от еды, Ингина мама вскрикивала:

– А горячее? Горячее! Курицу-то с картошкой кто будет есть?

Федька кричал:

– Мама! Ну вы как всегда на высоте! – И аплодировал.

А мы восторженно тянули:

– Куда-а-а? Если только чуть-чуть…

Так начинался всякий праздник, к концу которого Мишина шапочка сползала в салат, я подпирала его плечом, а Ингина мама вдруг ни с того ни с сего начинала толкать ссутулившегося Колю:

– Ну а ты чего? Чего расселся? Я тебе говорю, чего ты расселся? – И голос её становился всё тоньше и пронзительней.

Застолье заканчивалось неизменным скандалом.

Инга ходила на работу, её мама тоже ходила мыть посуду или принимать стеклотару. Но иногда она покупала несколько бутылок портвейна и на работу ходить переставала. Потом поправлялась, искала новую… К пятидесяти она нажила диабет и эпилепсию.

Инга ходила за ней как за ребёнком. Носила ей тазики, внимательно изучала список лекарств, которые прописывали доктора. Возила её в Мариинскую больницу…

– Она совсем белая, – рассказывала Инга. – Вообще ничего от мамки не осталось.

В те новогодние праздники мы не ходили к Инге. Коля давно не жил с её мамой. Я давно не жила с Мишей. Инга взяла себе на пропускном пункте, где работала, несколько смен подряд. А когда вернулась домой, обнаружила маму мёртвой.

Морг расположен за Мечниковскими больницами. Мы шагали по тропинке между сугробами след в след: Инга, Миша, Ингина напарница Ульяна и я. Ульяна – предпенсионного возраста тётенька.

– Глянь, – обернулась она ко мне, – я там панталонами сзади не сверкаю?

Федька опаздывал. С вечера надоел Мише напутствиями типа «Смотри не нажрись», «Смотри не проспи». Нажрался, проспал и приехал позже всех.

В морге три зала. В одном покойники. В другом гробы. В третьем покойники в гробах. Я выбрала для ожидания зал с гробами. Вся остальная компания курила на улице.

Пустые полуоткрытые гробы предлагают населению по ценам от девяти до трёхсот тысяч рублей. Те, что по триста – с резьбой и наворотами, целые усыпальницы из редких пород дерева. Больше похожи на музыкальные инструменты. Клавишные, например. Открываешь – а там клавиатура, какой-нибудь портативный органчик!

Дождавшись машину, все мы погрузились и отправились в крематорий. Я огляделась. Советские интерьеры, продавцы цветов. Люди сидят на лавочках, как в приёмной у врача. Никто не плачет, некоторые даже смеются. Две девушки присели на скамейку и занялись макияжем. То и дело проплывают священники с погребальными полотенцами.

В холл из нижних покоев поднимается мужчина в строгом костюме и выкрикивает:

– Провожающие Иванова! Пройдите в зал!

Ну, Петрова там или Сидорова. Так и кажется, что сейчас добавит: «Провожающие, выйти из вагона!»

Я слушала разговоры провожающих, смиренно рассевшихся по лавкам: «Девять тысяч гроб», «Водителю ещё двести надо», «За срочность пять тысяч дерут». Наконец вышли и за нами. Я поняла, что впервые слышу фамилию Ингиной мамы.

Мы сели у малого зала внизу. Вышел один из конферансье и велел ждать священника. Вид у дядьки был такой самоуверенный, как будто у него в кармане ключи от рая. Очень деловито проверил все бумажки, спрашивая то и дело: «А такая бумажка?», «А такое-то свидетельство?». И ушёл.

Священника мы прождали сорок минут. По коридору сновали попы: один седовласый, другой с красной шеей. Я загадала, чтобы к нам пришёл седовласый. Однако вскоре оба пропали, а залы опустели. Про нас как будто все позабыли. Наконец явился красношеий.

Гроб был покрыт самоклеющейся плёнкой, какой оклеивают школьные парты. Один уголок несколько растрепался, как будто его колупал скучающий школьник. Я никогда не видела покойников и Ингину маму в гробу не узнала.

Священник замахал кадилом. Я старалась не смотреть, потому что в голове вертелись неподобающие мысли: «Вот сейчас за десять минут он заработает три с половиной тысячи рублей. Или нет, должен же он с кем-то делиться…» Нам раздали бумажки с молитвой, но я не могла разобрать ни слова. Когда поп запел, я неожиданно всхлипнула и вдруг разревелась. Инга подошла к маме, поцеловала её в лоб, вытерла слезы и отвернулась. Дверки распахнулись, и потрёпанный гроб опустился куда-то вниз, как в преисподнюю.

Домой ехали в молчании.

На столе у Инги был зимний салат и бутерброды с красной икрой.

Настроение у всех сделалось неуместно приподнятое. В какой-то момент даже принялись чокаться и смеяться.

Ульяна завела разговор о загробной жизни. Инга одёрнула её:

– Да нет её, этой самой души, не-ту. Сказочку люди придумали, вот и всё.

– Нет, Инга, не скажи. Вот мы когда маму хоронили, так к нам бабушка пришла, царствие ей небесное…

Инга выпучила глаза:

– Ну и как это она к вам пришла?

– Да как! Сидим, значит, поминаем. Я ещё не пьяная, Витька не пьяный, а тут диван ка-а-а-ак скрипнет, как будто кто сел на него! А на диване-то Петька один сидел, так ему всего девять лет было.

– Пружина, ёб твою, у вас в диване лопнула, вот и скрипнуло!

– Нет, вот так скрипнуло, как будто человек садится, – настаивала напарница.

– Ульяна, блядь, взрослая баба, а всякую ерунду собираешь! Какой человек? Какое садится? Пружина, я тебе говорю, что тут непонятного! И никакая на хуй не бабушка! И никакая не душа!

– …А кто же тогда? Ведь скрипнуло-то прямо как под бабушкой.

Я вернулась домой и долго ворочалась в постели. Хорошо, думаю, мы проводили Ингину маму. Но можно ли смеяться на поминках? И как это отразится на нашей загробной жизни? А утром позвонил Миша и сказал, что Инга таки чуть не пришибла свою предпенсионную подругу. Под утро, после третьей бутылки водки.

Когда мамы не стало, Инга долго говорила, что сделает перестановку, а комнату отремонтирует. Но до ремонта дело не дошло. Всё так же висели на стенах календари, всё так же за перегородкой шуршал кролик. Мягкие игрушки собрались вокруг маминой фотографии, которую Инга достала из альбома и вставила в рамочку. Она ограничилась тем, что передвинула сервант к стене. Федя предложил помочь, но Инга сказала, что и сама может, зачем, не надо помогать, она сама. Трёхъярусный