Плутон меняет знак - Елена Козлова
– Над чем смеешься? – спросили алкаши.
– Над своей зависимостью! – кричала Вера.
– Иди дневник попиши, – посоветовали алкаши.
На перекуре, затягиваясь тонкой сигареткой со вкусом шоколада, Вера Б. решила молчать о том, что новый пациент и есть причина ее попадания в рехаб. Даже новой психологине не скажет. Потому что тогда ее отправят в другую клинику, мотивируя это необходимостью тотальной сепарации от предмета одержимости, а они с Сережей должны быть вместе. И домой она больше не хочет – там посудомоечная машина. И муж бесит. Нет, нет, уж лучше тут. Будет нервы лечить. И голову. И Сережа рядом. Только бы он не проговорился. Неужели не помнит ее? Или помнит, но сделал вид, что не знает? Ах, он же под транками. Но психологиню-то вспомнил. Вероятно, тоже был ошарашен. Разве можно забыть ее, Веру? Веру Б. Нет, ее, Веру, Веру Б., юриста, счастливую жену, кормящую мать троих мальчишек и просто красивую женщину, забыть никак нельзя.
Глава 4
Андрей
Андрей лежал на сиротской железной кровати и пытался найти в комнате пять предметов красного цвета. Взгляд влево, взгляд вправо. В правом глазу, на радужке, небольшое темное вкрапление, будто воронка. Вверх, вниз. Ага, вот крышечка на бутылке с водой. Что еще? Стрелка часов – ладно, бордовая, отсчитывает секунды. Тыц-тыц-тыц. Четыре-пять-шесть. В часе 3600 секунд, в сутках 86 400. Андрею 43 года, и он прожил 1 356 048 000 секунд. Нет, неправильно, надо еще високосные годы посчитать. Тыц-тыц-тыц. Сколько он здесь находится? Сутки? Неделю? Месяц? Больше ничего нет красненького. Стены изумрудные, как зеленка, потолок белый, спинка кровати серая, ноги в черных трениках и серых носках. Может, тогда не красные предметы искать? Серые, например. Одеяло серое. Носки. Решетки на окнах. Кусочек неба серый. Андрей попытался подвигать рукой, но она была привязана к кровати. Вторая тоже. Здесь и сейчас обездвиженный Андрей находился в неуютной комнатке и переживал острый психоз.
– А я тебе говорил, что все проблемы от баб. – На соседней кровати сидел отец и смотрел на него строго.
– Пап, уйди.
– Тебе с твоей головой надо было себя беречь. Закаляться, соблюдать режим, вести здоровый образ жизни. Ломоносов боксом занимался. Использовал свой потенциал для науки. Для открытий. А ты, Андрей, связался с бабами. И просрал свою жизнь. Просрал.
– Пап, ты умер?
– Так точно.
– Вот и пиздуй отсюда.
Отец обиделся и исчез. Андрей сам выбрал для него дату смерти. Красивую – 07.07.2007. В этот день, по их совместному с мамой решению, отца отключили от аппарата искусственной вентиляции легких и прочих агрегатов, которые поддерживали жизнь в его теле, превратившемся к тому моменту в одну сплошную кость. Мозг отца умер еще несколько месяцев назад. Отец Андрея, а звали его незатейливо Владимир Александрович, был генералом КГБ и настоящим советским разведчиком в отставке. Знал он много и все ждал, когда его наконец отравят к чертям. Вот и дождался.
Из дома пенсионер Владимир Александрович старался лишний раз не выходить, передвигался исключительно на личном автомобиле, юбилеи власть имущих, куда звали регулярно, не посещал, мотивируя холодные отказы зашалившей неожиданно печенью. Боялся выпить там ненароком чарку с ядом. Подарков не принимал, подозрительных предметов не трогал и даже машину водил исключительно в перчатках. В тот день генерал перчатку где-то обронил. Вероятно, в супермаркете, куда был отправлен супругой – покупать продукты к Восьмому марта. Или в цветочном – заглянул и туда за тюльпанами. Жена назойливо названивала – удостовериться, что супруг не забыл взять копченую скумбрию. Груженный пакетами, он не мог достать телефон из кармана пальто, несподручно было. Зажужжали сообщения. Генерал поставил сумки прямо в снежное месиво на протоптанной к магазину дорожке, достал мобильник и прочитал идиотское «ты где?». Владимир Александрович покраснел от раздражения, снял перчатку и злорадно ответил – «на улице». Это была его последняя в жизни эсэмэска.
Генерал сел в машину, руль оказался холодным – снаружи мороз. А перчатки левой нет. Включил зажигание и стал прогревать салон. Стекла запотели, Владимир Александрович изменений в самочувствии не ощутил, включил обдув стекол, проверил зеркала заднего вида – не запечатались ли грязью – и не спеша, достойно поехал домой. В квартиру он зашел, держа в руках пакеты с торчащим из них рыбьим хвостом и луком-пореем, потопал на коврике, стряхивая снег с добротных ботинок, и рухнул на пол. Вертикальное положение он не принял больше никогда. Руль автомобиля был натерт ядом, вызывающим отек мозга. А все баба виновата. Жена со своей скумбрией, которую он, будучи человеком служивым и четким, купить, разумеется, не забыл.
Сто пятьдесят три дня Андрей с матерью навещали тело Владимира Александровича в госпитале. Наблюдали, как с каждым днем оно становилось все менее заметным под тонким больничным одеялом, молча смотрели на зеленую синусоиду, подтверждающую, что сердечный ритм есть и пациент все еще витален, и понимали, что рано или поздно им придется самостоятельно поставить точку в его биографии. Андрей, который держал в голове даты всех исторических событий, дней рождения, номера телефонов, любил цифры и молниеносно складывал их в уме, предложил три семерки. На них и остановились: 07.07.2007.
Дверь открылась, в комнатку зашел доктор Петр Иванович и красномордый парень-альбинос. «Сейчас колоть будут», – догадался Андрей. Галоперидол.
Галоперидол – антипсихотик, производное бутирофенона. Разработан и испытан в 1958 году в Бельгии. Применяют при шизофрении, маниакальных состояниях, бредовых расстройствах и психозах, вызванных употреблением алкоголя и психоактивных веществ. В небольших дозах угнетает дофаминовые рецепторы триггерной зоны рвотного центра, благодаря чему используется для остановки рвоты при химиотерапии…
В голове Андрея привычно зашевелилась информация, будто он открыл «Рувики».
– Ну, как наши дела? Уж простите, пришлось вас приковать к кровати – вы так буянили, всех нас напугали, это, мой дорогой, для вашего же блага. Сейчас укольчик сделаем и развяжем, – пообещал Петр Иванович.
– Мне в туалет надо, – ответил Андрей.
– Зачем в туалет? Есть прекрасная уточка у нас, сейчас Вова все организует.
– В утку не буду, – отказался Андрей и, как его ни уговаривали, так и не согласился.
– Не хотите – как хотите. Заставлять не станем. Поворачивайтесь на бочок. Пока медицина, а разговоры потом.
Андрей послушно повернулся на бочок и почти ничего не почувствовал. Вся левая ягодица была исколота. Потолок поплыл, трещины на нем заплясали в вальсе, лицо Петра Ивановича стало ускользать, как изображение на старом фото.
Варнаков Петр, отца звали Иван, родился 18 ноября 1959 года. Врач-психиатр высшей категории, доктор медицинских наук, доцент кафедры психиатрии и медицинской психологии РНИМУ имени Пирогова. Женат, есть дочь, внук и рак поджелудочной железы.
– Вы знаете, что у вас рак? – вяло спросил Андрей.
– С чего вы взяли?
– Это информация из поля.
– Спасибо, что предупредили, – спокойно сказал Петр Иванович. – И рак, и кальмар, и омар. Всех вылечим, ничего не пропустим.
Омар. В дикой природе живет от 40 до 50 лет. Старые омары более плодовиты, чем молодые. Считается, что перед варкой можно умертвить омара, выпотрошив его мозг, чтобы не причинять страдания. Однако мозг омара состоит из нескольких нервных узлов, и отключение одного нервного узла не приводит к смерти.
Вскоре информационный поток в голове Андрея стал рассыпаться на фрагменты, и он заснул.
– Обоссытся, сам себе постель менять будет, – сердито сказал Вова.
– Ты с ним поаккуратнее. – Петр Иванович просунул пальцы между ремнями и запястьями пациента. – Нормально, не давит вроде. Он военный журналист, а папашка его покойный – генерал КГБ в отставке. Приспешник Чебрикова. Государственные люди.
– Петр Иванович, у него шизофрения. Он вам еще и не
