Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

И, не дав ей времени сказать слова, он поспешно принялся передавать ей о письме к ней Софьи Ивановны, с которым послан был в Сицкое «фанатик» (смотритель было встал с намерением отойти в другую сторону комнаты, оставя их говорить вдвоем, но княжна удержала его на месте, сказав: «У меня нет секретов, я вам говорила!»), о том, что Гундуров отправлен графом в Оренбург вовсе не «в ссылку», а на службу, и то вследствие очевидного какого-то недоразумения, для разъяснения которого Софья Ивановна поехала в Петербург, где она увидится с князем Ларионом, и что нет сомнения, что в самом скором, скором времени Сережа будет возвращен к себе, в деревню и приедет в Сицкое, к князю.

Лина слушала его молча, опершись щекой об руку и пристально глядя ему в лицо своими, каким-то таинственным пламенем вдруг загоревшимися, васильковыми глазами.

– Да, – медленно вымолвила она, – я знаю, что я его еще увижу…

Ашанин вздрогнул от этих слов, от выражения этого взгляда.

Она все так же тихо продолжала:

– Дядя должен приехать завтра или послезавтра в Москву; я от него третьего дня письмо получила.

– Боже мой, неужели они разъехались с Софьей Ивановной? – вскликнул, вскакивая с места, Ашанин. – Я сейчас же поскачу в Москву: надо предварить князя, чтоб он по крайней мере повидался с графом прежде, чем сюда вернуться…

– Поезжайте, это хорошо, – сказала княжна, – и зайдите к maman. Она хочет выписать мне оттуда доктора, так выберите мне, пожалуйста, такого, чтобы был добрый и не мучил меня лекарствами…

– Непременно, княжна!..

Он подошел проститься с нею.

Она подала ему руку, которую Ашанин наклонился поцеловать.

Она не дала ему коснуться ее губами и, сжимая его руку, проговорила дрожащим голосом, подымая на него глаза:

– А он, что он, скажите мне?

– Он бодр, он верит в вас, княжна, и он ни в чем не виновен, – отвечал друг Гундурова, – он уехал с убеждением, что это лишь временное испытание…

Она удержала вздох, просившийся у нее из груди, и улыбнулась через силу…

Ашанин побежал к княгине, застал ее за чаем, в компании неизбежного «бриганта». Предложению его привезти из Москвы доктора она очень обрадовалась.

– Sans cela се bon monsieur Зяблин voulait, en vrai ami, у aller lui-même5, – объяснила она с нежным взглядом по адресу «vrai ami». – Привезите monsieur Овера! – прибавила она величественно к этому.

– Это будет довольно трудно, княгиня; Овер так занят, такой большой барин.

– 6-Je veux absolument que ce soit lui! Je le payerai ce qu’il voudra. Я, конечно, ничего не пожалею quand il s’agit de sauver ma fille-6. Поезжайте, cher monsieur Ашанин, и скажите Vittorio, чтобы вам заложили коляску…

XLI

– Когда вы приехали? – спросил князь Ларион, когда Ашанин передал ему в общих чертах все, что могло быть ему лично известно из того, что мы, по нашему праву повествователя, имели возможность представить читателю в подробном изложении.

– Вчера вечером.

– У Овера были?

– Был. Он уже лег спать, но я настоял, чтобы ему было передано о моем поручении. Он велел мне ответить, что сегодня у него какая-то серьезная операция и что он решительно ехать не может.

Князь поднялся с места.

– Я его уговорю. Застану ли я его теперь дома, как вы думаете?

– Нет, – вспомнил Ашанин, – мне сказали у него, что операцию он делает в десятом часу в Екатерининской больнице. Он должен быть там теперь.

– Хотите вы поехать со мною?

– Я весь к вашим услугам, князь!

Операция была благополучно окончена, и Александр Иванович Овер, московская знаменитость тех времен, в вицмундире, застегнутом на две пуговицы, в темном паричке с хохолком на правом боку и с высоко и тесно повязанным черным галстуком, на который твердо опиралось его еще замечательно красивое, оголенное, с живыми, проницательными черными глазами, лицо, стоял в сенях Екатерининской больницы, торопливо передавая своему ассистенту последние инструкции относительно оперированного субъекта, в ожидании своей выезжавшей со двора кареты, когда в эти сени вошли князь Ларион Шастунов и его молодой спутник.

– Как я рад, что застаю еще вас здесь, Александр Иванович! – молвил князь, поспешно подходя к нему и подавая ему руку (они были лично знакомы, и знаменитый практикант пользовал князя зимой от какого-то подагрического припадка).

– И я рад видеть вас, князь, – ответил тот, – хотя заранее могу сказать, – примолвил он, с улыбкой глядя на Ашанина, – что вы намерены потребовать от меня того, что я в настоящую минуту не нахожу никакой возможности исполнить.

– И все-таки исполните, – быстро возразил князь Ларион, – когда я вам скажу, что я твердо решился не отставать от вас, обратиться в вашу тень, ждать вас у всех дверей, мешать вам есть, пить, спать, пока вы не поедете со мною!

Несмотря на полушуточную форму этих слов, Овер был поражен глубокою страстностью настояния, сквозившего сквозь них. Он понял, что действительно этот человек от него не отстанет. Он провел машинально рукой по хохолку своего парика и пристально взглянул на князя.

– Разве ваша невестка так больна? – спросил он.

– Кто вам говорит про мою невестку! – вскрикнул, весь даже покраснев, князь Ларион. – Дело идет о моей племяннице, которую вы видели, о которой я говорил вам зимой…

– Oh, pardon, cher prince, pardon! – Я не понял! Я уж совсем засыпал вчера, когда мне пришли сказать, что они (он указал на Ашанина, которого знал, как знала его вся Москва) приехали приглашать меня. Не расслышал я, или мне переврал человек, но понял я так, что зовет княгиня Шастунова, то есть для себя. Что с ней может случиться – грибков разве обкушалась… Из-за этого скакать, оставляя серьезно больных пациентов… А вы говорите княжна, племянница ваша?.. Une adorable créature1! – вырвалось при этом из уст Овера, принадлежавшего к числу горячих поклонников женской красоты. – Да, я помню, вы мне говорили: она страдает сердцем? Что же было с нею теперь?

– Я вам все это расскажу подробно дорогой, а до тех пор примите мое честное слово, что случай серьезный… вопрос о жизни и смерти, быть может…

Голос князя Лариона болезненно задрожал.

Овер сочувственно повел на него своими живыми темными глазами.

– Далеко это ехать к вам? – молвил он, помолчав.

– К ночи вы будете дома в Москве.

– Я живу на даче в Кунцове; думал, признаюсь вам, поотдохнуть сегодня in’s Grüne2… Но делать нечего: для такого прелестного создания, как ваша племянница, готов пожертвовать этим днем… Когда ж