Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Пряха спросила, умеет ли Сельма читать, – тогда она сможет дать ей несколько модных журналов, с их помощью Сельма разберется, в каких платьях клиентки ходят в городской театр или ездят на телеге в сельской местности. Рассыпавшись в благодарностях, Сельма завернула журналы в чистую пергаментную бумагу, а придя домой, обнаружила, что существует целый мир тканей. Что на свете есть не только серый, черный и коричневый цвета, что женщины могут одеваться по-разному. Не всегда тесная одежда означает, что ее обладательница из нее выросла, молодая девушка может носить и одежду на размер меньше – так говорилось в журналах Пряхи, – если тесна она в талии, а не в плечах, если пуговицы застегиваются хорошо, а подол правильной длины.

Сельма подумала, что теперь, когда Санти Маравилья собирается на ней жениться и свозить ее в путешествие по всем четырем деревням, а заодно, быть может, в долину и на море – или, о чудо, даже в город! – она могла бы сама сшить себе модное платье. Блондинкам рекомендовали одеваться в голубое и зеленое; она станет в Сан-Ремо-а-Кастеллаццо первой, у кого будет платье, сшитое по выкройке из журнала, не такое, как у других. Сельма решила, что посвятит себя голубому или зеленому платью, как только закончит свадебный наряд, который шила из тканей, подаренных на свадьбу Пряхой; она занималась этим каждый день, придя с работы и переделав все дела по дому и в харчевне. Покончив со своими многочисленными обязанностями, она садилась на матрас на втором этаже, поскольку несколько недель назад было решено, что в ее любимом заднем дворике построят новый дом, а передний дворик, по словам Розы, был неподходящим местом для того, чтобы шить свадебное платье. Сельма не любила находиться в помещении. Как только мерк свет, она начинала задыхаться и нервничать. Но все же она дошила свое белое платье в комнате на втором этаже харчевни, а во дворе потихоньку вырос дом, где она будет жить с Санти Маравильей.

Когда Роза впервые увидела дочь в новом платье, оно показалось ей слишком тесным.

– Как будто мы пожадничали и купили подержанное.

Белое платье не было тесным, оно было именно таким, как хотела Сельма: закрывает тело от шеи до щиколоток, лиф расшит волнами и застегивается сзади на тридцать маленьких пуговиц, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга. Да что ее мать знала о моде!

Свадебный пир, который Роза устраивала в харчевне, готовился с невиданным размахом. Каждый день крестьяне присылали ящики с овощами и фруктами, вино и свежее мясо. Несколько деревенских девушек пришли помогать Розе на кухне, а их парни вместе с братьями Мыльнянки достраивали дом – на этаж выше харчевни и из настоящего кирпича, а не из камня, как стены сараев. Фернандо протискивался через эту толпу, мрачный, как грозовая туча. Воспользовавшись суетой и беспорядком на заднем дворике, он решил отремонтировать две небольшие кладовые над винным погребом и обновил эти маленькие сырые комнатки – вычистил и выбелил стены, заделал трещины в полу. Потом поставил туда стол, кровать, таз для умывания и поселился там. Теперь, когда Сельма выходит замуж, сказал он, ему больше не пристало спать с матерью на втором этаже харчевни: он мужчина, ему нужно время от времени бывать одному. Роза уже несколько лет не понимала своего старшего сына, ведь ему давно пора было жениться и завести детей; но она позволила ему поступить по своему усмотрению, потому что все ее мысли в тот момент занимала подготовка к свадьбе Сельмы.

Церемония закончилась быстро. Женщины из Сан-Ремо, знавшие Сельму с детства, начали плакать, глядя, как она идет к алтарю, – светлые волосы прикрыты белой вуалью, за букетом живых цветов тянется шлейф дивного аромата. Проповедь Донато то и дело заглушали рыдания, и никто не слышал, как он читал отрывок из Евангелия о браке в Кане Галилейской, где Господь превратил воду в вино. Когда пришло время произносить свадебные обеты, те, кого не растрогало зрелище, предпочли дождаться жениха и невесту в харчевне. Сельма обходила гостей, разнося свадебные сладости – белые розочки из миндальной пасты, – и ей казалось, что на ее свадьбу пришли все; а больше всего ее ошеломил свадебный обед, плавно перетекший в ужин. Только поздним вечером, когда еда закончилась, а кувшины с вином показали дно, жители деревни принялись расходиться. Роза поцеловала Сельму, сказав, что Санти ждет ее в новом доме.

Там было так пусто, что гуляло эхо. Санти Маравилья сидел на постели, в которой еще никто не спал. Дома на кровати Сельмы сидели только ее братья, священник или доктор. Но это была не ее кровать – эта кровать принадлежала Санти: его товарищи по карьеру сколотили для них с женой ложе высотой с телегу, гораздо больше той постели, что стояла в комнате Розы, и любой другой, которую Сельма когда-либо видела. Кровать перенесли в комнату, указанную мужем, и, когда Сельма ее увидела, та уже была застелена простынями, которые она сшила себе в приданое, еще когда училась рукоделию. Еще Сельма сшила занавески на окна. И сорочку для первой ночи с мужем, но ее она забыла на подушке в комнате на втором этаже харчевни.

– Могу я на минутку вернуться к себе домой?

– Теперь тут твой дом, – вздохнул Санти. – Ты понимаешь, почему я поставил кровать в эту комнату?

– Да, понимаю.

Он говорил с ней, как учительница вышивания, когда объясняла, как пользоваться иглой, но Сельма не была глупой. Напротив, иногда она все понимала, даже не видя лиц и жестов: за месяцы слепоты она научилась не только вышивать с закрытыми глазами, но и чувствовать то, что люди скрывают. Достаточно было обратить внимание на тон, ощутить, как электризуется воздух, почувствовать движение.

Санти снял пиджак, ослабил галстук, опустил подтяжки. Он расстегнул рубашку; на груди у него не было ни единого волоска, или, возможно, в комнате было слишком темно, чтобы разглядеть их, а он был блондином со светлой, почти прозрачной кожей. Санти смотрел прямо на жену, и в этой комнате, где светила только луна, озаряя его фигуру, Сельме больше не на чем было задержать взгляд.

Снаружи пробирались по кустам лисицы, ползали по болотам змеи, совы сидели на ветвях. Ветер задувал в комнату через окно, вышитые Сельмой занавески тянулись к ней, будто руки. Утром ей помогли надеть свадебное платье, застегнув тридцать пуговиц на спине; теперь Сельма не знала, как его снять. Его расстегнул Санти, но неправильно; раздался треск рвущейся материи.

– Ничего не поделаешь. Потом починишь, – сказал он ей.

Но у Сельмы не было причин чинить свадебное платье: чинить нужно одежду, которую носишь каждый день, а не ту, что надеваешь один раз. В тот вечер на Сельме ничего не было, и весь мир, состоящий из людей, животных, тканей, журналов, иголок, братьев, сестер и родителей, оставил ее одну. Был только Санти. И Сельма любила его единственным известным ей способом: подчиняясь тому, что ей говорили делать.

– Ты молчишь.

– А что мне говорить?

– Что хочешь. Между мужем и женой нет ничего постыдного.

Даже Санти, у которого, по его словам, были женщины гораздо красивее Сельмы, в первый месяц не хотел от своей жены ничего, кроме как заниматься любовью утром и вечером. Иногда он хотел делать это после того, как она возвращалась от Пряхи, и ему было плевать, что она держит в руках журналы или хлеб, который нужно отнести матери, что сейчас день и все заметят, если они запрутся в спальне. В этой комнате, в этом новом доме Санти освоился сразу. Настолько, что желание провезти Сельму по четырем деревням и показать ей луга, море и город у него прошло. На следующий день после свадьбы он начал работать в харчевне – по крайней мере, так он говорил, поскольку Роза не пускала его на кухню. Фернандо утверждал, что он и гвоздя не сумеет забить, а Донато, когда приходил разбираться со счетами, прятал от него бухгалтерские книги. Однако клиенты наслаждались обществом Чудо-Санти и смеялись над его историями; его основной работой