Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева
Бабушка Аксинья протягивает мне птицу счастья. Раньше в каждом доме такая жила. Птиц новых давно не видела в Беловодье, а эта еще лесом пахнет.
И один лепесток еще не расправился.
Ожидание
На этот раз дважды пересекаю реку.
С одного конца подковы к другому два больших моста перекинули. Крепко соединили Федоровские угоры и Широкие, исток и устье реки. А Кулойские, выходит, в стороне остаются… А если придумают нас в стороне оставить, если придумают на излучине лед подрывать, что тогда?..
Дальше лезло в голову что-то похожее и похуже, что-то подхваченное из дорожных разговоров, будто и не моих, но звучали они в моей голове, моими словами и голосом. Только недолго. Видно, сильно федоровское тепло, оно и спасает. Страшно подумать, но… везу с похорон чужого мне человека больше тепла, чем с последних застолий большой семьей, которые еле-еле помню.
Это все ожидание. Начинаешь думать о чем попало. А хочется о своем. Стала думать о лиственнице. Сколько я просидела рядом с ней в ожидании ледохода.
Ожидание не приближает, а только растягивает время, точнее, его ощущение. Если и можно влиять на течение дней, то вот он, путь, – ожидать. Время замедлится, упростится. Пребываешь в нем, ожидаешь, и кажется, все само разрешится, чужими решениями.
Только зачем затягивать то, что само затянулось?
Хочется не ожидать, а… ждать. Нет, не одно и то же. Повторяю вслух, и разница сама звучит, она в самом звуке завещана. Сейчас, между двумя большими мостами, я впервые ее расслышала.
Нужно попробовать ждать.
Это действие собранное, не тягучее, сила в нем есть, зазор для иного дела. Не на виду, в глубине ждать ледоход, а руки продолжат расчищать тропы, записывать прежнюю реку, пока ее помнят. Попробую ждать. Это чувство можно носить в себе. С ним, кажется, можно жить и строить жизнь. Может, мы на Кулойских угорах провалились в какую-то мургу, там и сидим, ожидаем. Да! В краях, где жизнь вокруг реки, ожидание ледохода и в простые годы кажется вечным. Я помню, помню! Чем больше сидишь у реки в ожидании, тем дольше она молчит.
Буду ждать и гнать ожидание. Ждать, а значит, дом строить. Река будет видеть, как я жду ее. Светло жду, не попусту. В какую бы темную, глубокую мургу мы ни угодили, ее можно обжить, хотя бы попробовать.
Скорей бы добраться до Никанора. Федоровцы напекли в дорогу целую стопку деженников. Одной мне не осилить.
Папин дом
Странно выходит.
Кажется, я по-настоящему помню только свое. Вернее, что им стало. То, что не надуманно дорого и близко. Плохо ли это, странно ли, ограниченно ли, не знаю. Никанор точно разобрался бы, но деженники так пришлись ему по душе, хочется ли говорить?.. А позже вспомню ли эти мысли, не знаю.
Может, оно вернее – каждому дому за свою память крепче держаться, сначала свою память сберегать, а потом уже, если место останется… Большие события пускай идут по широким дорогам. Все равно не найти четыре стены, что вместили бы целиком большую общую радость или большое общее горе. Может, оно и не нужно. Может, в доме нужнее своя память. Вдруг придет большая непогодь, а дом к ней готов, свое тепло приберег.
Черные тучи уносило быстро. Белые облака оставались неподвижны.
Спокойно мне рядом с Никанором, но недолго пробыла у него, ноги сами понесли к папиному дому.
Небо светлело на глазах. Друг за другом распахивались занавески на окнах. Только одни остались наглухо закрытыми – я подошла к дому папы. Точнее, к папиной половине дома. За стеной жили другие люди. Чужими их трудно назвать, хорошие люди, но и своими не назовешь.
Помню, тетя Вера научила меня варить яйца, кухня-то общая. Я тогда ничего не умела по дому. Бабушка с мамой по-своему берегли меня, говорили, успею у плиты настояться. А мне так хотелось что-то приготовить для папы, когда гостила у него. Чего он сам будет кашеварить, когда в доме есть хозяйка. Пускай маленькая, ненадолго, но все же. В папином доме я узнала, что вареное яйцо надо холодной водой обдать, чтобы скорлупу легче снимать, – тетя Вера меня хорошо научила. Откуда по юности взяться житейскому опыту, даже такому простому.
Можно и свой зарабатывать, он вернее, надежнее. К десятому яйцу и сама догадалась бы, что к чему. Но благодаря тете Вере я с первого яйца по-человечески очищаю скорлупу. Раз в этом деле меньше сил тратится, может, в другом больше опыта наработается. Хотя… нужно ли мне много разного опыта, что потом делать с ним?..
Задуманная работа сама не сделается. Решили мы с Никанором взяться за дом папы. Вернется, а в доме порядок. Кажется, хорошо это.
Вот и пришла потолок побелить. Начинать надо сверху. А потолки высокие-высокие. Когда-то я подолгу жила у папы, до сих пор стоит двухэтажная кровать. С нее и буду белить. Мои вырезки, фотографии по-прежнему расклеены у верхнего изголовья. На нижнем этаже только записка: «С добрым утром, папа». Уже немаленькая была, а приклеила. Папа так и не снял, видно, самой придется.
– О, какие люди! Марфа! Давно тебя не видно! Как живешь? Замуж еще не вышла?
Видно, громко шуршала, прибежал дядя Гена, муж тети Веры. Оба родом издалека, но дядя Гена даже по имени будто беловодец. А по характеру – как родной. Если в соседнем доме строятся, обживаются, свое дело на ум не идет. Вдруг подмога нужна? А она и правда была мне нужна. Недодумалась даже лестницу взять. Дяде Гене и говорить не нужно, сам принес.
– Раз уж взялась потолки белить, давай и стены в порядок приводить. Все равно капли полетят, а обои вон как отстали. То ли дело, папка твой придет, а у него комнатка вся сияет! Погоди-ка.
И убежал в свою половину. Вернулся с коробкой белых обоев. Говорит, у них остались, чего добру пропадать. Я отказываться не стала. Думаю, делов-то. Сегодня побелю, завтра поклею.
– Марфа, ты только шкафы сама не двигай! Освободи и зови дядю Гену, как раз борщ соображу.
Шкафов оказалось больше, чем я помнила. Стены сплошь в деревянных полках, закрытых, открытых. Живых цветов не было, только обои в цветочек, но их будто давно не поливали. Так и есть. Папа чаще жил на Кулойском, когда не стало дедушки. Помогал бабушке Устинье обживаться. Вдвоем оно легче.
И цветы на обоях были живыми, когда мы жили вместе, вдвоем, я