Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева

Я так верю, папа иначе, и тут нам с ним не сойтись.

Я по себе помню. Бабушка рано доверила мне грядку с укропом. Дело нехитрое, такая зелень даже на нашей скудной земле без труда вырастает. Посеял, изредка полил, проредил – и суши на зиму. Но дело не в зелени. Когда Файка родилась, я будто была готова быть старшей. Грядка хорошо приучала меня к бережности. Жалко мне было каждую веточку – это же я вырастила. Вот и прореживала аккуратно, вот и срезала, ни пучка не обронив. А если вовремя не почищу, помню, с реки прибегу, потому что душа не на месте, моя же грядка. Нет, речка никуда не денется, а меня полчаса не убьют.

В общем, люди, конечно, главное. Но и укропом разбрасываться не стоит. А может, укроп и выучит не разбрасываться. Бережности поможет выучиться, мне же помог. До чего никудышная старшая сестра из меня вышла бы, если бы не укроп. А так… пусть кашу варить не умела, но сестру в обиду не давала. Плавать ее учила, только она сама выучилась, но я была рядом, мало ли.

Ты прав, папа, главное – люди. В остальном не верю я в жизнь по твердой правде. Не все житейские мудрости в несколько слов умещаются так, чтобы наверняка и с места не сдвинуть.

То ли дело поленья. Свободно лежат, а прочный костер получается. Полено к полену никак не сложить, сколько бы я ни пыталась, пустое дело. Сами собой уложатся, только помогай.

Вечером писала папе. Он редко отвечает, но все читает, я знаю. Папа по-прежнему говорит, никто никому не желает зла. Все защищают свои дома. Никто не хочет, чтобы его дом затопило.

Папе сказали, лучше много не рассказывать, где он и что. Тогда быстрее все это закончится. Почему? Разве хочется тратить на это письма? Лучше рассказать, как мы тут, на Кулойских. Не знала, какие новости написать… про дрова, что ли… глупо… а больше ничего пока не случилось. Так и написала: «Ничего нового. Угор, лиственница, река, дом. На Кулойских угорах шел снег и светило солнце».

Наша река – подкова

Когда-то папа помог мне взглянуть на Беловодье сверху.

Не завел на высокий угор, не подбросил высоко-высоко – словом помог увидеть. Сказал, наша река похожа на подкову. Истоки берет у Федоровских угоров, дугой изгибается и несет воды к Широким угорам, а Кулойские как раз на излучине. Надо же, мелочь, а, кажется, легче было взрослеть, зная, что живешь в середине подковы. Не важно, что на подкове. Мой мир мог походить на рогатку, полено, что угодно. Я просто знала, где я живу. С первых лет было смутное, но представление о мире вокруг.

Папа говорил, дальше сама дорисую. И сажал в лодку. Весла доверял, чтобы руки привыкали.

За окном по-прежнему не весна, а ее тягомотное ожидание. Не ледоход, а его затянутый канун. Солнце вышло, но будто оно не может стать крепкой радостью – под ногами сразу же грязь. Густой коричневый снег. Много холода накопила земля. Холод покрепче пыли сидит, сразу не выпахать. Несколькими лучами не прогреть.

Грязь повсюду, а я собралась в дорогу.

Задумала подкову, что папа наметил, своими глазами дорисовать. Дорогу на Широкие знаю, а вверх по течению давно не была, подзабыла. Хочу на Федоровские угоры – к истокам реки, но дорога теперь только по суше. На лед выходить никто не решается, даже близко не подходят, вдруг все-таки…

Еду вдоль правого берега, а смотрю за реку. Левобережье дикое, необжитое, но, говорят, самые крупные ягоды, самые мягкие земли на нем – внутри подковы, если по-папиному. Оно и понятно. Середина подковы порой в половодье заливается с трех сторон.

Выходит, где-то в середине подковы были Андельские угоры. Сама река ни разу их не топила. Река не трогала их, люди руку приложили.

Никита никогда не был на Федоровских, хотя его дедушка оттуда. Не знаю, зачем вспомнила и запомнила. Дядя Игнат и сам говорил, что не ездит на Федоровские. Однажды взяли меня удочку покидать, сказал:

– Дед у тебя любил места запоминать, дядю твоего приучил, а я дважды тропу не топчу, дважды в одной воде не рыбачу.

А разве бывает вода одна и та же? Только очертания берегов – и они на глазах меняются. Мой дедушка запоминал что-то другое. И всегда находил рыбу. Точнее, рыба к нему шла.

Я на Федоровских угорах еще в ледоходные годы была. Отсюда родом главный сказитель Беловодья. Для своих, говорил, просто Федор, а для него все были своими. Так и назвали угоры Федоровскими. Здесь его дом, а главное, земляки. Без них дом бы давно пропал. А так многие приезжают, отовсюду едут. Каждый свое ищет. Кто-то реку увидеть, которую Федор не только рассказывал, но и писал. Реки нет, а слово о ней есть, вот что бумага творит… Кому-то любопытнее дом посмотреть, какой Федор сам выстроил. Кто-то просто чаю напиться едет. Федоровцы хорошо собирают свои травы, а главное, запасливо. На Кулойских последние допили прошлой зимой. Во всяком случае, так друг дружке говорят и в гости пореже ходят. Чего лишний раз бродить, ветер с реки холодный.

Федоровцы только больше чаевничать стали. Говорят, сколько надо ждать ледоход, столько и прождут, не околеют. Запасли целебных трав, будто знали.

Три стола у истоков реки

В доме сказителя Федора есть одна традиция: дому можно писать письма, а федоровцы на них ответят. Вот и я когда-то давно написала. И даже ответ получила. Мое письмо попало в руки бабушки Аксиньи. В ответ она позвала в гости. Так мы и дружим, крепко-крепко. Всегда ночую на Федоровских угорах у бабушки Аксиньи.

Дом ее далеко от реки, у самого леса. Дочка давно уехала, внуков еще не привозила. Бабушка Аксинья давно одна и будто… совестно ей одной занимать место у реки.

– Пускай поближе к реке большие семьи живут, а я, – говорит, – до реки добреду, на это силы найдутся.

А лучше до леса – любит она соснами подышать, брусники набрать, грибов. Тихий, немногословный дом у бабушки Аксиньи, на самом отшибе угора. Одинокий, но не одиночный.

Приехала я к ночи, но бабушка Аксинья не спала, ждала меня с долгой дороги. Вдвоем чаевничали, а по столу и не скажешь. Четыре больших пирога: два с творогом и два с ягодами. Пятый пирог