Мало кто знает, но не секрет - Азамат Борисович Габуев
Кабинет у него был солиднее, чем у спикера. Кожаные кресла, стол из черного дерева, картины Ас-Кухтхациловой.
Мы сели.
– Показывай.
Я снял мешок с картины.
– Ай дæ сæры магъзы![42] – Астан подскочил, взял из шкафа серебряную шкатулку и посыпал из нее на картину каким-то порошком.
– Земля с могилы Ос-Багатара. На день картина безопасна. Твоему отцу повезло, что он выжил. Это очень сильный кæлæн. Руки бы оторвать тому, кто это нарисовал.
– Ты знаешь, кто этим занимается?
– Нет, – Астан вернулся за стол. – Был один – убили еще в девяностые. Вроде его картиной гэсовских прокляли. Маги такие картины не делают. Нарисовать может любой посредственный художник, а потом ее нужно отвезти на проклятое место и проклясть.
– А где у нас проклятые места?
– Есть они, поверь мне. – Он взял со стола эспандер и стал качать левую кисть. – Если ты картину снял, то дом уже чист. Но отец твой… Как долго она у вас висела?
– Полгода где-то.
Астан цокнул языком и переложил эспандер в правую руку.
– Он не в безопасности. Кæлæн все еще на нем. Надо снять.
– Рассказывай.
– Как твоя фамилия?
Я немного обиделся, что он меня не узнал, ведь я самый публичный в парламенте.
– Батразов.
– Верхне-кодахские?
Тут обида прошла. Пусть он не знает меня лично, но зато знает, из какого села наша фамилия. Это важно, потому что нас мало, и до моего депутатства многие вообще не знали, что такая фамилия есть.
– У вас там есть дзуар[43]. Знаешь, где это?
– Да, пахан меня мелким возил.
– И с тех пор ты не был?
Я опустил голову. Действительно, нехорошо – не быть годами у дзуара родового села.
– Самое время наверстать. Короче! – Он швырнул эспандер на стол и прокрутился в кресле. – Покупаешь черного барана, в полночь режешь его у дзуара и просишь здоровья для отца и очищения от всех кæлæнтов. Кровь на землю выпусти, внутренности сожги, шкуру и голову с рогами там оставь, а мясо потом с семьей заточи.
– Варить или жарить?
– Что?
– Ну мясо вареным есть или жареным?
– Да как по кайфу.
– Понятно. А картина?
– Сожги ее поскорее. В любом месте. На этом все. Консультация окончена. Могу еще дать номер, где барана купить.
– Да нет, я сам знаю.
– Тогда хорошо.
– А оплата?
– Вон, – Астан показал на ящик с щелью, как для мысайнага. – Положи, сколько считаешь нужным. Это не оплата, а благодарность.
Он вышел из кабинета, чтобы не смотреть, сколько я положу. Я положил двадцать штук и тоже вышел.
От Астана я поехал за Гизельский круг. Там в поле сфотографировал картину, облил ее спиртом и поджег. Когда она горела, то воняла страшно – как на минеральном источнике в Тамиске.
***
После инцидента с посудой я обеспокоился мужским воспитанием Урузмага.
У наших предков детей до восьми лет воспитывали женщины, а мужчина не имел права взять своего ребенка на руки. Даже если ребенок подползал к обрыву или краю крыши, мужчина мог только придержать его ногой и позвать его мать.
После восьми лет девочки оставались с женщинами, а мальчиков воспитывали мужчины. Это правильно, поскольку пока ребенок маленький, ему нужны ласка и забота, а их может дать только женщина. Но потом, когда мальчику больше не угрожают простуды и дизентерии, пора постепенно становиться мужчиной, учиться мужскому поведению у отца, дядьев и старших братьев, чтобы не вырос сылкъи[44].
Я со своей стороны тщательно соблюдал первую половину воспитания, и пока Урузмаг был маленький, меня ни разу не видели с коляской или просто с ним за руку. Но ему уже полгода как восемь лет, а я все не перестроился. Поэтому ненормальная училка так легко навязала ему женские замашки. Все-таки четкую границу провели наши предки – восемь лет. Ни прибавить, ни убавить.
Чтобы наверстать упущенное, я договорился на выходных с Черой со Следственного съездить мужской компанией в Бекан, пока последние теплые дни стоят. У Черы как раз два пацана: один ровесник Урузмага, а другому десять. Я еще Вадима подтянул. Он не семейный, но очень правильный.
Мы поехали утром. Чера своим ходом, а Вадим со мной и Урузмагом. Я заметил, что Урузмаг сидит, сдвинув колени.
– Эй! Сядь нормально. Покажи, что ты занимаешь место в этом мире.
Урузмаг оглядел меня, потом обернулся на Вадима и расставил ноги.
На озере ощущался конец сезона: почти все мангалы и столы под навесами были свободны. Я взял из багажника шампуры, а Урузмагу велел нести мешок с дровами. Он этот мешок сразу уронил, и дрова высыпались. Вадим, красавчик, даже не шелохнулся ему помочь. Пусть сам собирает и догоняет нас.
Подъехал Чера с сыновьями. Мы с Вадимом подошли и поздоровались. Урузмаг дотащил мешок и догнал нас. Он пожал руки по старшинству и представился. «Не все потеряно», – подумал я. Черыны пацаны тоже представились по старшинству:
– Макс.
– Джамбот.
Мой сказал:
– Урузмаг.
Чера вытащил из багажника кастрюлю с мясом, маринованным в уксусе и луке. Мы выбрали мангал и сложили туда дрова шалашом. Чтобы легче было разжечь, подложили под них газету «Растдзинад»[45].
Я хотел, чтобы Урузмаг зажег костер, и дал ему спички.
– Эй, я тоже хочу зажигать, – потребовал Джамбот.
Чера дал ему зажигалку. Пацаны привстали на цыпочки и подожгли газету. Урузмаг сделал это более умело, хотя я не помню, чтобы он где-то разводил кастрики.
Чера открыл кастрюлю, и на нас пахнуло маринадом. Я взял шампуры, подвел Урузмага и сказал:
– Давай вместе делать. Смотри.
Я взял кусок мяса, встряхнул его, растянул и насадил на шампур. Потом еще один. Урузмаг попробовал повторить, но мясо у него пару раз соскальзывало обратно в кастрюлю.
– Ничего. Выжми его немного.
– Как губку?
Я поморщился:
– Ну, можно и так сказать.
Урузмаг выжал мясо и проткнул его шампуром. Потом он взял второй кусок и насадил его тоже. Я маякнул Чере и Вадиму:
– Эй, приколитесь. Шашлыки делает.
– Респект, – сказал Чера. – Надо и моих подключить. Эй, идите-ка сюда вы оба. Делом займитесь.
Его пацаны оторвались от телефона, в котором смотрели что-то, и подошли. Макс, было видно, делал это не в первый раз. А Джамбот справлялся плохо и даже уколол палец. Чера промыл порез спиртом и отстранил пацана от шашлыка, чтобы он человеческой кровью еду не замазал.
Дрова догорели, остались розовые угли. Вадим помахал над ними картонкой, и поднялись
