Обагренная кровью - Николай Ильинский

— Я не о себе думал, — бросал он слова в зал клуба с низким потолком, но довольно вместительного, — не в пример вам, а ради всемирной пролетарской революции я тады в Великомихайловке оседлал боевого коня и под командованием товарища Семена Михайловича Буденного через ваше же село… — Он глубоко, шумно вздохнул и смолк, собираясь с мыслями.

— Партейный, а скелет, — опять заметил кто-то из мужиков. — Али ему порцию меньшую дают? А?

— Не в коня корм.

Пантелеймон и на этот раз не услышал, что о нем говорят. Он продолжал:

— Через ваше Нагорное я безостановочно гнал белых за Дон! — Жигалкин многозначительным взглядом обвел мужиков, как-то испуганно втянувших головы в плечи и даже переставших грызть семечки и выплевывать шелуху на пол, ехидно усмехнулся и покачал головой. — Ради вашей же нынешней счастливой жизни! И что же я теперь наяву вижу? А вижу я то, что вы, мужики, очень несознательная публика, из чего и вытекает мой правильный вывод: кнут плачет по вашим… — Он замешкался, кое-кто из мужиков уже даже хихикнул, ожидая, какое дальше последует слово, но Жигалкин быстро нашелся и, пряча улыбку, для чего вытер губы ладонью, сказал: — По вашим, так сказать, местам, что пониже спины… Мой буланый, нет, брешу, каурый боевой конь, который, кстати, наяву за вас же… трагически погиб, сраженный белогвардейской пулей под Воронежем, ржал бы теперь над вами… Ох, как ржал бы! А вы? Эх, вы! — Жигалкин безнадежно махнул рукой и добавил: — Нет у вас пролетарского чутья… Так и норовите опять нырнуть под власть кулаков и таких же вредных для советской власти подкулачников… наяву — лютых вражеских элементов… Но мы вам этого удовольствия не позволим! — вдруг громко и грозно воскликнул он. — Колхозу в Нагорном быть! — А когда собравшиеся настолько притихли, что можно было услышать летящую по залу муху, тихо, даже с нежностью в голосе сообщил: — И название вашему колхозу я очень удачно уже придумал… Сколько лет тому назад мы во главе с товарищами Лениным и Сталиным совершили великую революцию? Считать умеете? То-то же! Тринадцать лет! Так вот и ваше коллективное хозяйство, созданное по вашему единодушному, добровольному согласию, будет называться колхозом имени «13-го Октября»! — Жигалкин потер руки от удовольствия. — Наяву метко придумано!

Собрание одобрительно загудело. Мужики согласно кивали головами, совершенно не вдумываясь, хорошо сделал Пантелеймон или нет, что именно так, а не иначе хочет назвать колхоз. Хотя знали, что он на такое весьма горазд, что и в новом названии райцентра есть немалая доля этого беспокойного, богатого на фантазию человека. До революции как назывался уезд? Хлевищенск! А когда ворвалась в него с криком «ура!» и сверканием сабель Первая Конная, уезд стал именоваться районным центром и тут же взялись придумывать ему более благозвучное название: Интернациональный, Пролетарск, Ворошиловск, Буденновск, и, наконец, в честь Первой Конной районный поселок нарекли Красноконском. И активнее всех на этом названии настаивал именно Жигалкин. По сравнению с тем, что было до революции, голова у него, как шутили мужики, здорово выросла, стала большой и умной. В этом никто и нисколько не сомневался.

Зато бабы, слушая Пантелеймона, еще дружнее грызли семечки подсолнуха, снимали свисавшую с губ шелуху в горсти, бросали ее себе же под ноги и с неподдельным любопытством поглядывали в сторону этакого языкастого, этакого азартного бывшего кавалериста, хитро перемигивались между собой и шептали друг дружке нечто такое по поводу достоинств и способностей буденовского рубаки, отчего уши у мужиков краснели бы, как кормовой бурак.

— Небось Лидка довольная! — негромко говорила женщина в голубом с красными цветками платке, имея в виду жену Жигалкина Лидию Серафимовну.

— Страдалица она, вот тебе и довольная, — крутила головой другая женщина. Ей было жарко, и она откинула на плечи розовый платок. — Он только языком молоть и может… Ага! Я сама слыхала! — И шепнула: — Валух!.. Вот не сойти мне с этого места, валух!..

Тихий смешок волной покатился по рядам, где, тесно прижавшись друг к дружке, сидели почти одни женщины.

— Ну, это не бабы — сатаны! — кривился Архип Савельев и хрипло кашлял в кулак.

Ему было почему-то не до смеха. Архип, кряжистый, сильный духом и телом мужик с коротко округло подстриженной бородой с редкой проседью, долго в нерешительности ерзал на скамейке, пока, наконец, не осмелел и не поднял высоко руку, широко растопырив узловатые, толстые пальцы…

— Дайте и мне, мол, высказаться, — попросил он, с опаской вглядываясь в суровые лица начальства, вальяжно сидящего за столом президиума.

Все стихли и устремили взгляды на Архипа. Среди мужиков Нагорного он был весьма уважаемый человек, по характеру степенный, рассудительный, попусту болтать не любил, а уж если что скажет, то словно гвоздь по самую шляпку в стену вгонит. Особенно интересно односельчанам было его послушать теперь. Архип последним вышел из колхоза, последним увел с общего двора свою гнедую лошадь, прихватив свой же хомут, кое-где изъеденный молью, а другой сбруи не нашел: кто-то успел экспроприировать у несостоявшегося колхоза прежде принадлежавшие Архипу седло, чересседельник и подпругу. Особенно жаль было ему вожжей — новеньких, ременных, купленных недавно на базаре в Красноконске у цыгана. Обида переполняла душу Архипа. Уж ладно бы, вожжи как вожжи, но ведь ременные, а не из канапей!

— Говори, Архип Федосович, — кивнул за столом председатель колхоза первого, разбежавшегося, а теперь руководитель и второго Алексей Петрович Лыков.

— Так что, мол, говорить? — Архип оглянулся на собравшихся в клубе. — Мы не супротив колхоза. — Он погладил всей пятерней аккуратно подстриженную бороду. — Но поймите же и вы нас, честных мужиков, которые… Которые всей, мол, душой за советскую власть!..

Сидящие вокруг Архипа одобрительно загудели.

— Верно, Архипка!

— Мы же ведь не просто так вот…

Чувствуя поддержку односельчан, Архип еще больше осмелел.

— Только вот большое воровство при этом самом начинается, — продолжал он. — Взять, к примеру, мои вожжи, ременные вожжи! — сделал он ударение на последнем слове и повторил: — Крепкие, потому что ременные! Я их добровольно сдал в колхоз, как и потребовал наш председатель товарищ Алексей Петрович Лыков… Он сидит за столом, свидетель, мол!.. И что же? Сперли мои вожжи и другую иную сбрую…

Собрание вновь оживилось, и даже Лыков согласно кивал головой и пожимал плечами: украли, дескать, это верно. Такая обстановка придала силы Архипу, и он еще больше осмелел.

— Как у нас в Нагорном всегда было? Все друг друга знали, чья собака брешет — знали, чей кочет прогорланит — знали, кто при сумерках понес на