Глафира и Президент - Анастасия Викторовна Астафьева

В мире бушевал вирус. Не щадил он ни старых, ни малых. И никто не знал, где этой беде конец. Забитые больницы, полевые госпитали для приёма больных. Врачи, дежурившие днями и ночами, да ещё во всей экипировке, измученные, загнанные.

Глафира охала и с благодарностью думала, что легко отделалась. Она налила в чашку кипятку, кинула в него чайный пакетик.

На экране появился Президент России. Он вёл дистанционное совещание, а растерянные министры, сидящие в окошечках на большом экране, как пчёлы в сотах, докладывали ему об обстановке.

— Дорогой ты наш! — радостно протянула Глафира. — Схуднул-то как! Ты смотри там, поосторожнее. Ты нам здоровенький нужен. Не ручкайся лишний раз ни с кем. Особенно со всякими Ангелками! Пусть сидят у себя в Германиях и к нам не суются.

Отхлебнув чаю, она продолжила беседу с телевизором:

— Витамины пей! Особенно который «це». Всё говорят, надо кровь разжижать. Вот «це»-то и разжижает хорошо. Я вот клюковки-то надавлю — и в чай. А хочешь, дорогой ты наш, я тебе посылочку пошлю: клюковки, шиповника, листа малинового! Или пусть уколы тебе полезные поколют, как Лариска-то мне делает…

В этот момент на крыльце скрипнула дверь, и через пару мгновений в избу зашла молодая женщина-фельдшер. Всё как положено: в белом халате, на лице — медицинская маска.

— О! Легка на помине! — восхитилась Глафира. — Я вот Президенту-то нашему говорю: проколи витамины.

— Здравствуй, баба Глаша, — по-деловому отозвалась Лариса, скидывая у порога кроссовки. — А мне с районной позвонили: проведай, как там бабушка добралась.

Она сполоснула под рукомойником руки и деловито пощупала у пациентки пульс — частит, ловко померяла давление, попросила показать язык.

— Сыми маску-то, — заглянула та ей в глаза, — я уже не заразная.

— Так положено, — сухо ответила Лариса. — Ты, баба Глаша, пока не скачи. Лежи побольше. Волнуйся поменьше.

— Да как же не волноваться, когда такое в мире творится!

— Это не твоя забота. Ты теперь вылечилась. Потихоньку восстановишься…

— Да вот нюху-то вовсе нет! — пожаловалась Глафира и пихнула фельдшерице под нос кусок колбасы. — Пахнет чем?

Лариса, даже сквозь маску ощутившая резкий чесночный запах, поморщилась, отвернулась и ответила:

— Колбасой и пахнет. Вернётся обоняние. Нескоро, но вернётся.

— Так ведь весны не чую! — воскликнула Глафира. — Всё цветёт, благоухает! Вся и радость-то — весной надышаться...

— Таблетки пьёшь, которые выписали? — перебила бабкины причитания Лариса.

— Пью.

— Вот и пей. А я тебя теперь уж через недельку навещу, — говорила фельдшерица, надевая свои модные белые кроссовки. — Да не езди никуда, посиди дома.

— А куда я поеду? Буду огород копать.

— И с огородом подожди. Успеешь свою картошку посадить.

— Это уж я сама решу… — строго отрезала хозяйка.

Лариска убежала. Новости по телевизору закончились. Глафира сполоснула чашку, убрала продукты в холодильник и охнула: забыла! Хотела ведь попросить молодуху слазать на чердак — котят изловить. А то вырастут там, паскудники, дикарём, потом никакого сладу с ними не будет.

Глафира вышла на мост[1]. На чердак вела довольно крутая лестница. Туда-то залезть — полбеды, а вот слезать…

Очень медленно, становясь на каждую ступеньку сначала одной ногой, а потом двумя, бабка полезла на чердак. Она остановилась на предпоследней ступеньке, по пояс высунувшись над стеной, всмотрелась в полумрак. Тонкие солнечные лучи пробили старую крышу дома в трёх местах, в них бесились пылинки. В засиженном мухами маленьком чердачном окошке не хватало одного стёклышка: когда выпало?.. Справа, под средним стропилом, стояла старая дырявая корзина. Наверняка в ней опросталась Мурка.

— Кыс-кыс, — робко позвала Глафира.

Тишина.

И вдруг в солнечном луче мелькнул и застыл крохотный лохматый чертёнок. Бабка чувствовала, что он внимательно, со страхом смотрит на неё.

«Большенькие уже… — подумала она. — Значит, Мурка чуть ли не в тот день, когда меня увезли. . Это уж им без малого месяц…»

Чертёнок метнулся в сторону, и больше Глафира его не увидела, как ни кыскала, ни скребла по бревну ногтями, стараясь привлечь котят.

Выше она, конечно, лезть не решилась. Стала осторожно спускаться и, надо же, всё-таки оступилась на последней ступеньке и повалилась, несильно, но больно стукнувшись головой о стоящий у стены старинный буфет.

— О-ой, что ж это, Господи?.. — заплакала Глафира, потирая шишку на голове, и рассердилась на котят — Да бес с вами, растите!

Держась за стену, она вошла в избу, намочила под рукомойником полотенце и легла на диван, положив его — приятно холодное — на лоб.

Нет, не хотела Глафира сдаваться болезни и старости! Думы о своей беспомощности ввергали её в глубокую тоску, она гнала их от себя работой, заботами о маленьком своём хозяйстве. Валяться? Никогда! Лучше бы тогда враз помереть! Что же не забрал её этот распроклятый ковид? Зачем же её вылечили?! Жить развалиной? Небо коптить? На чужих руках век долить?

Ох и тяжко было Глафире от таких мыслей. Голова болела и кружилась. Так и провалялась день до вечера. А там и не заметила, как уснула. Даже куриц не застала[2]. Когда солнце покатилось к закату, они сами дисциплинированно зашли через маленький квадратный лаз в курятник, все четыре уселись на один насест бок к боку, тесно, тепло, смежили кожистые веки и чутко задремали. Без крикливой охраны, без петуха, курицам было одиноко и жутко.

День первый. Пришествие

(2 мая, сб.)

Соскочила Глафира рано, с зарёй. И словно новая! Солнце, поднявшееся на востоке, согревало землю, заливало округу благостным светом. Синички тенькали звонко. Воробышки чирикали, таскали соломку на гнездо.

Глафира неторопливо умылась, причесалась, придирчиво разглядев себя в зеркале — совсем сдала бабка… Потом оделась, вышла на радостную весеннюю улицу, подышала, поулыбалась солнышку. Посыпала зерна курочкам, которые, деловито покряхтывая, уже рыли землю в огороде.

— Поройтесь, поройтесь, — радушно напутствовала их хозяйка, — всё мне меньше копать!

Принесла ведро воды от колодчика соседского дома — там всегда вода была вкусная, чистая до голубизны. Поэтому бабка даже после смерти хозяев многие годы следила за этим источником, не давала влаге в нём застаиваться и загнивать.

Между делом и печку затопила — всё же сыровато с ночи в избе. Хоть на воле и солнечно, и тепло, и сухо, а земля от зимних холодов ещё не совсем отошла, студит. Берёзовые поленья, уложенные на поду русской печи, схватились бодрым огоньком, белёсый дымок потянулся к устью, а оттуда вверх, в трубу.

Пока шумел чайник, Глафира покыскала Мурку, но та, видно, была с котятами либо где сторожила мышку. Придёт,