Идущая навстречу свету - Николай Иванович Ильинский
Он не спеша пошел по улице Ожешко, надеясь как-то выйти на областное управлении милиции или госбезопасности. И это ему удалось. Язык до Киева доведет и мир не без добрых людей: именно добрые люди подсказали ему, как найти учреждение органов охраны общественного порядка. Там встретили его обычно, даже с явным равнодушием, видимо, привыкли: тогда в Западную Белоруссию посылались работники милиции из всех уголков страны, даже с Дальнего Востока. И вместе с другими приезжими по направлению НКВД СССР поместили Кривичского в старое, обшарпанное, неуютное помещение с запахом клопов и еще непонятно каких ароматов, пообещав:
— Ждите, позовут…
Комната небольшая — двенадцать шагов в длину и пять шагов в ширину, с одним окном, и тут же дверь в виде окна на балкон. На двери был приклеен листок, на котором большими печатными буквами написано: «Внимание! Выходить на балкон строго запрещено!» И бесстрашно разгуливали по балкону одни лишь голуби, нахально заглядывая через оконное стекло в комнату: не кинут ли чего вкусного? Если долго не давали, они, померив шажками перила, улетали куда-нибудь в другое место — авось там люди не столь жадные…
Кривичский долго стоял у окна, смотрел на пустой балкон, на бегавших по нему голубей, даже махал на них руками: думал, испугаются и улетят, но где там — птицы жадно смотрели на его руки и вертели головами, выпрашивая крошки. Ждал аудиенции Владимир Николаевич целый день, слоняясь по двору, далеко отходить не хотел: а вдруг понадобится, вдруг позовут… Сразу не найдут, подумают: недисциплинированный, а еще партизан! Не вспомнили о нем и вечером. Уже стемнело, и он готов был плюхнуться на твердую железную кровать, как вдруг дверь в комнату скрипнула и на пороге появился незнакомый милиционер, приветливость которого измерялась улыбкой от уха до уха и широко открытыми серыми глазами. Он, лениво оглядывая комнату; с ноткой непонятной досады спросил:
— Кто тут Кривой?…
Находящиеся в помещении промолчали. Кто уже валялся в постели, поднял голову кто сидел, повернулись лицом к вошедшему, стоял — почесал в затылке. Кривого не нашлось.
Послышался смешок и голос:
— У нас кривых нет, все прямые…
— Может, не Кривой, а Кривичский? — приподнявшись и опершись локтями о постель, спросил Владимир Николаевич.
— Кривичский? — переспросил милиционер, подумал и, взяв за козырек, поправил форменную с красной звездочкой фуражку на голове: — Кажись, так… Да, верно, Кривичский, — утвердительно кивнул он, еще больше улыбаясь. — Ты, что ли, Кривичский?… Ежели ты, то за мной…
Комната, куда привели Владимира Николаевича, тоже не отличалась изысканностью: голые стены с большим портретом Сталина в форме генералиссимуса, висевшим несколько косо, стол, над которым тускло горела лампочка, несколько стульев. Вдоль одной стены на четырех стульях лежал, тихо похрапывая, человек. Кричевский заметил, что спящий был в зеленом кителе и на плече его был виден погон полковника. Милиционер указал Кричевскому на стул и прошептал:
— Садись, полковник… — кивнул он на сильно и со свистом всхрапнувшего и оттого, видимо, проснувшегося человека, — дни и ночи без сна…
— Ага, поспишь тут с вами, — как-то несвязно промычал полковник, вставая, зевая и раздвигая стулья, — покоя нет… Нет, — сказал он скорее сам себе, чем кому бы то ни было, — покой мне только снится… И вечный бой! — Он посмотрел сначала на милиционера, потом на Владимира Николаевича. — И во сне — то война, то бандиты… И даже во сне порядочного поляка не увидишь, а все с автоматом в руках… Н-да, такая вот карусель-житуха. — Он сделал два шага к столу, внимательно вглядываясь в лицо Кривичского. — Так бы вот сразу и не узнал, а пригляделся и вижу, есть что-то знакомое в этой роже… Кривичский?…
— Так точно, товарищ полковник, — подхватился со стула Владимир Николаевич, — Кривичский… Владимир Николаевич…
— Ну, а я Григорий Васильевич Пыко…
— Пыко, что-то знакомое мелькнуло в памяти Владимира Николаевича, — Пыко, повторил он.
— Пыко, — засмеялся Григорий Васильевич. — Такой уж фамилией меня наградили родители… На Украине пыко — это харя! еще пуще расхохотался полковник. — Вот как врежу в пыко!.. Хотел я поменять это пыко на что-либо более благозвучное, но подумал: зачем же обижать деда и отца… Ладно, пусть буду я Пыком… Нет, Пыкой!.. Тоже не годится!.. Буду я ни тем, ни сем, а просто — Пы-ко!.. Ну, ладно, с фамилиями выяснили, а теперь к делу… Когда меня направили сюда и когда я с головой окунулся в этот кровавый омут, подумал: мне нужны хорошие помощники, причем помощники из партизан… Ну что возьмешь с милиционера, присланного сюда, скажем, с Урала?… Пока он поймет что к чему, пока ума наберется, сколько людей погибнет, да и сам он… Сколько таких парней уже полегло в землю от рук польских националистов — считать нервов и слез не хватит!.. И начал я перебирать в уме, кого бы пригласил к себе на службу… И надо же, в памяти всплыла твоя фамилия, Владимир Кривичский!.. Вспомнил: девушка-связистка тогда в лесу погибла, спасая детей, а тебя ранило и тебя на самолете увезли в тыл… Если вылечили, думаю, то обретается он где-то или близко в республике или далеко от меня, но живой… Ну, помогли мне, поискали тебя и нашли, далеко, но нашли, спасибо им!..
— Я работал в органах госбезопасности… Ездил на родину Прасковьи, рассказал односельчанам о ее героическом поступке…
— Это прекрасно!.. Как бы я хотел быть на твоем месте!.. Прасковья!.. Сколько она мне стихов читала… Пушкин, Никитин, Есенин, Блок!.. Я в школе столько о поэзии не узнал, как идя с нею по лесной тропинке… От девушки поэтические строки, как лучи от солнца, исходили… Как жаль Прасковью!.. Пашу…
— Савощенкову, — подсказал Владимир Николаевич.
— Савощенкову, — повторил полковник. — Вечная ей память!.. Да, товарищ партизан, вечная память в огне войны сгоревшим, а вот… вот мы с тобой вернулись из пекла и работать нам надо и за тех, что не пришли… Может быть, поэтому мне что-то подсказало послать запрос на тебя… Хоть я и не суеверный, но… Словом, садись за стол! — Кривичский быстро сел, полковник положил перед ним листы бумаги. — Чарку бы мне перед тобой поставить, но то будет позже, а пока — читай… Отсюда началось все зло, читай! — стукнул указательным пальцем по столу полковник Пыко. — Не стихи, а суровую прозу… Вот что писал 14 октября 1943 года своему правительству в Лондон польский генерал Тадеуш Бур-Комаровский этой Армии Краевой, ставшей нынче бандитским сборищем.
