Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева

– Знаешь, как дедушка говорил? Когда без меня останетесь, долго попусту не ревите, а то одни девки в доме, живо потоп начнется. Лучше добром вспомните, добрым словом, а делом – еще лучше.

С этими словами в дом вошла мама.

Она приехала. И будто знала мои последние мысли, а может… просто сама думала о том же, стоя на пороге.

– Калитки-то еще не съели? Маме оставила?

Я была рада, что мама приехала. Как-то особенно рада. Будто раз мама приехала, значит она за меня. А если мама за меня, то нечего бояться. Минуту назад казалось, что рюмки в серванте подрагивают. Сейчас они крепко стояли на своих местах.

И Файка рядом. Пошли вместе накрывать на стол. Приходим к реке, а стол и скамейки уже кто-то огреб.

На Высоком угоре всегда ветер. Стали с Файкой стелить скатерть, но ничего не выходит, все из-под рук улетает. И тут Файка сказала неожиданно по-взрослому:

– Помнишь, недавно в сундуке нашли перьевую ручку? Оказалось, что мой папа умеет писать перьевой ручкой! Он писал быстро и чисто, а у меня не получалось. Говорит, слишком давлю на ручку. Сказал: «Пиши легче». И у меня получилось!

И протягивает мне рисунок – Файка дорисовала нашу последнюю картошку, той самой перьевой ручкой. И я добавила надпись. Легко писала, Файка мне помогала. И с ветром будто сладили.

Файка и дальше помогала по-взрослому. На столе мигом расставились чашки.

Бабушка с дядей идут. За ними тетя Клаша потихоньку. Дядя Юра услышал ее шаги, подхватил под руку.

Смотрю, пара идет. Это были тетя Вера и дядя Гена. Я отправила письмо в папин дом, мало ли. Хорошо, что письмо дошло. Рада, что гости на Кулойских.

Идет и бабушка Устинья. Блинов напекла, моих любимых, на сыворотке.

Со всех угоров шли. Многих я даже не знала, но бабушка со всеми обнялась. И я.

– Марфуша, ты представляшь, мы с Людой сто лет не видались! Знакомься, это внучка бабушки Марфы. Люда, а это моя Марфуша.

Обнимаю тетю Люду, а сама за спину ей смотрю, разглядеть пытаюсь, кто идет вдалеке. Мужская походка, твердая.

Идет мой Никанор.

Теперь можно садиться.

Стол и правда хорошо поставили. На открытом угоре, у лиственницы, и река в обе стороны распахнута.

Мы запели.

Говорят, на угорах такая примета:

Коль запел журавель, значит будет теплее.

Было все мне понятно без лишнего слова:

Этой песней своею он благословлял.

Порой кажется, это мы растянули канун ледохода.

До того полюбили ждать, что и река полюбила время, когда ее ждут. В канун ледохода только и разговоров о реке. Когда? Скоро? Уже? Друг дружке передаем любые подвижки, кто какие заметил. Видно, река неглупая, все понимает. Ждут ее не ради андельства или прочей белизны. Короткий путь по реке ждут. И рыбу. А главное – тепла, сильно за зиму дома остывают.

А реке-то, как бабушке Устинье, может, хочется, чтобы с ней просто побыли. Да и бабушке Манефе этого хочется. Да и тете Клаше. Многим, наверное.

Что я построила? Ровным счетом ничего. Зато у нас появился стол, а за ним каждому рады. Недолго сидели, но вместе вспомнили, кажется, что-то важное – как зовут нашу реку. Мы назвали ее по имени.

И стали жить.

Ильин день

Понесло же меня в Кучкас накануне Ильина.

Других дней, что ли, нет. Знала, что дожди зарядят, знала. На Иванов день поливало, на Петров день поливало. Народные приметы – это не прогноз погоды, веками выверено, так бабушка говорила. Сколько сама наблюдаю, все сходится.

Первое утро августа. Белые ночи позади. Темные дожди собираются.

Говорят, сколько света успел запасти, так и будешь зимовать. А я ничего не успела.

Как-то рассказывали о месте, где время может замедляться. И не где-то там, а у нас, на Севере. Кучкас называется. Самая дремучая деревня Пинежья. Леса глухие, деревья огромные, ветки высоко-высоко тянутся. Время под самыми облаками плывет, иначе затеряется. Бывает, ветки все равно дотянутся и заденут минутку-другую.

Тогда время замедлится.

Никто не знает, где уроненные минуты осядут. Реки быстрые, озера глубокие – если на воду упали, концов не найти. А если на мох, если на белый… тоже нечего голову ломать, выдумки это.

– Мне билет до Кучкаса, пожалуйста.

Думала, пазиков не осталось на этом свете, а нет, один подъезжает.

Сказали, мне до конечной.

Полный автобус, еле местечко нашла в самом конце. Наверное, в лес едут. Может, черника особенно крупная в тех краях. А может, пансионат какой. Весь автобус – пожилые женщины. Каждая вторая с палочкой сидит, какие тут ягоды. Сначала мне стало любопытно, потом как-то не по себе… Женщины вовсе не сухонькие, но будто силы в руках и ногах не осталось. Будто была она – крепкая, вековая, – да вся вышла.

Ясно одно – точно не случайно едут. Должны что-то знать про Кучкас.

– Кучкас – нора, в небо дыра.

– Дальше-то не суйся, никто не хаживал.

– В Кучкасе побывашь, дак и помирать можно.

За окном показалась река.

Вьется вдоль дороги, извивается, нет бы прямо течь. Дорога была бы короче и легче. Думаю, река часто выходит из берегов – с таким характером разве удержишь.

Начались пинежские леса.

Теперь понятно, почему дорога долго держалась реки: лес до того густой, вглубь уходить опасаешься. Пойма реки все же открытая, доверия больше, куда-то да выведет.

Сначала ехали слишком тихо. Будто сам пазик слушал гладкую дорогу.

Она быстро закончилась. Дожди, видимо, идут впереди нас – грунтовку размыло. На каждой яме заново зубы собираем, но я даже вздремнуть умудрилась. Дурной сон увидела – как раз про зубы. Падают и падают, обратно не собираются.

Проснулась от голоса. Точнее, от голосов – один за другим сплетались в протяжную песню. Я много слышала о песнях с Верховьев Пинежья. Кто-то говорит, заунывные, кто-то ни слова разобрать не может и тут же теряется в распевах, а я только успевала за повторами. С ухаба на ухаб – до чего стойкая песня. Взберется на вершину – и обратно. Спускается потихоньку, словно и не хочет спускаться:

На мне век тоска да не бывала,

Мне вецор тоска да нападала.

Мне вецор тоска да нападала,

Во всю ноць молода да не сыпала.

Слово за слово крепко держится, не расцепишь. Поначалу бередило