Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева
Автобус доверху набился песнями. Казалось, молчу только я. Сама дорога пела с женоцками – так они друг к дружке обращались:
– Женоцки, цего ишшо запоем-то?
И тут стало не до песен. Дальше дороги не было. Дождями размыло ручей.
– Женоцки, живо стемнет, цего делать-то?
Вдруг из леса выходит какой-то мужик и прямо на наших глазах ставит мост.
Так и проехали.
– О, это Морозов услужил.
– Да который Морозов-то? В Кучкасе Морозовых, что комаров летом.
– Да кака разница-то, главно, дальше едем.
Ехали дальше.
Женоцки поперешептывались о том, что с Ильина дня ночи темные, картошка растет в голову, а в воде всякая нечисть водится. И снова начали песню:
В северном просторе
Лесоф темных много,
Лесоф темных много,
Рек, озер глубоких.
А во том, во лесе
Зверя-птицы много,
Во реках, озерах
Рыбы того боле.
И правду пели-то! Проезжаем озеро, а над ним рыба плещется – одна за другой, прямо над водой как выпрыгнет – и обратно. И по десять штук скачет, и побольше. Видимо, столько рыбы в озере, что не вмещается, вот и выныривает. Бояться-то некого – разве много рыбаков в этих краях, только медведи.
Много ли медведей, не знаю, но волка сама видела.
Стоит на железной дороге, никуда не спешит. Поезд один раз в день. Остальное время ходи по рельсам сколько угодно.
Но волк стоял.
Железные пути шли выше нашей дороги. Волк доставал носом до неба, которое вдруг на закате очистилось, – небо выглянуло горящее, алое, дикое, будто выкрик перед концом белых ночей. А волк был спокоен и нисколько не боялся, что светлые дни уходят. Может, он был обычный, небольшой, но я запомню его внушительным. Впервые увидела волка. И он увидел нас и долго смотрел вослед.
Кажется, не завыл. Не стал сбивать наших песен, а она и не думала сбиваться.
И тут я расслышала один мужской голос. В автобусе оказался парень, кажется молодой, не сильно моложе меня и не сильно старше. И голос до того уверенный, как я раньше его не разобрала. Теперь песни будто на нем и держались. А может, женоцки подустали, такая дорога всю душу вынет, а голос тем более.
– Если бы не Илья-то, мы бы давно пропали.
– Наша-то память худа, слова-то, быват, забывам, а Илюша у нас молодец, все песни знат лучче нас.
– Без песни-то разве доедем куда. С песней-то быстрее дома будем.
Последние слова звучали мужским голосом. И тут я засомневалась, какого же возраста этот парень. Говорил он обычными словами, но, как женоцки, с угора на угор катал предложения. Может, вырос в этих местах, вот и говорит по-местному. Вряд ли молодой парень останется в такой глуши.
Имя узнала, но лица не разглядеть, сколько ни щурилась. Парень сидел где-то впереди, да и совсем темно стало. Встретили мы дожди сильнее прежнего.
– Не дорога у нас, направление. Застрянем как пить дать.
И застряли. Сидим в луже, пыхтим, не поем. Ночи пошли холодные, наглые – щелями залезали в дырявый пазик, двери мы даже не думали открывать. Ждали не знаю чего.
– Илья-пророк два часа уволок, женоцки.
Поверю на слово. Может, и правда пару часов просидели в луже, похоже на то. Когда-некогда то ли вода отпустила колеса, то ли водитель вышел да вытолкнул нас.
Что я только не передумала за это время. Бездонные два часа или сколько их там прошло. Сколько бы ни было, в темноте они прошли, разве заметишь их. Это не белые ночи, когда каждый комар на виду. Были где-то недалеко от границы границ – так сказали, и я опять готова поверить.
Знать бы примерно, как выглядит этот Кучкас. Не представляю, что высматривать за окном, вот и мерещится что ни попадя: мельница, и еще одна, кони подальше, коровы. Чего они ночью-то ходят. Спрашиваю, а мне:
– Были-были да сплыли.
И снова заладили петь. Видно, слишком много мне песен для первого раза. Аж голова кружится, и забывать стала, зачем поехала, но куда денешься, слушаю.
Куда мил ни пойде,
Миня не обойде.
Куды ни поеде,
Мимо не проеде.
В саноцки посадит,
По городу прокатит.
Горот не деревня,
Орхангильска губерния.
В Кучкас приехала – пустой автобус.
Укачали меня песнями, видимо, а сами раньше вышли. Да разве заметишь, «эка темень», как женоцки всю дорогу говорили. Так и слышу их, так и слышу.
Света подожду. Там и ясно будет, куда попала.
Утро вечера мудренее.
Пинега
День из прошлого лета
Держу фотографию. Папа и я, за нами река.
В тот день мы пешком ее перешли, чтобы я увидела деревню, откуда наша фамилия.
На снимке вода уже позади. Папа и я на высоком берегу. Середина июля. Высокая зеленая трава. Река синяя. Небо голубое и легкие облака. Папа в бело-синей клетчатой рубашке, я в зеленой. Оба загорелые, темноволосые. Правда, папа чуть-чуть седой. В нашем роду ранняя седина. Мне двадцать четыре, а уже выдернула два белых волоса. На фотографии этого не видно. Есть папа, который сидит за деревянным, вросшим в землю столом, сложив руки в замок. Я стою за его спиной, обеими руками показываю вперед. Мы смотрим на солнце. Свет прямо в лицо. Оба щуримся. Папа немного сердито, задумчиво и растерянно. Я с любопытством что-то, наверное, говорю. Мы смотрим в сторону, где стоял дом папиной бабушки. Перед нами рассыпаются заборы, падают повети, трескаются окна, зарастает и опадает смородина. Это уже за пределами фотографии, но я помню.
В то лето река особенно обмелела. Можно печально смотреть на нее или настойчиво объезжать косы на лодке, рискуя сесть на мель. Мы просто придумали приключение: пойти пешком – когда еще! Наверняка река вернется в следующем году. Идея была в духе папы, а я поддержала. Помню, на середине реки вода все же по горло, течение сбивает с ног, но мы идем с высоко поднятыми руками, в которых одежда и обувь.
Фотографию на берегу сделала моя младшая сестра. У нее другой папа, но мой знает, как мы неразлучны, особенно летом, и пригласил ее с нами.
Помню, кроме фамилии, я хотела перенести через реку смородину. У одного из домов были самые большие гроздья красной ягоды, какие мне только встречались. Набрала полные руки, а что дальше? Понесу через реку? Представила, как по реке рассыпаются красные ягоды.
