Причуды старика - Флойд Делл
Они могли бы предположить, что имеют деле с самым обыкновенным преступником, которого посадили сюда за неимением свободной камеры. Но вид м-ра Уиндла и манера себя держать опровергали это предположение. Будь он профессиональным карманщиком или одним из тех пожилых джентльменов, которые пристают к маленьким девочкам, он бы презрительно их сторонился. Но м-р Уиндл, видимо, был настроен дружелюбно.
Дело в том, что эти ребята напоминали м-ру Уиндлу веселых и добродушных клиентов Джонни Нолэна, трактирщика из Бостона. Здесь он себя чувствовал почти как дома. Почти, но не совсем. В салуне Джонни он понимал, о чем идет речь, но здесь слова были какие-то непонятные. Конечно, там, в сквере, ему приходилось слышать их ораторов. Если оратор говорил о «создании нового общества в скорлупе старого», м-р Уиндл знал, какие за этим последуют фразы. Но сейчас, прислушиваясь к их непринужденным разговорам, он мог лишь смутно догадываться, о чем идет речь.
Должно быть, подозрения, вызванные м-ром Уиндлом, рассеялись, потому что среди ночи один из товарищей м-ра Уиндла по камере подошел к нему и попытался его распропагандировать. Это был коренастый молодой человек, говоривший с сильным шотландским акцентом. На свою беду он вечером хлебнул виски, и сейчас язык у него немного заплетался. Он пообещал разъяснить м-ру Уиндлу сущность классовой борьбы, разъяснить так, что младенец — и тот поймет. По его словам, он был знатоком классовой борьбы. Взяв м-ра Уиндла за лацкан пиджака и наклонившись к самому его лицу, он приступил к пространному объяснению. Быть может, виновата была виски, либо умонастроение м-ра Уиндла; как бы то ни было, но он получил очень туманное представление о классовой борьбе. Тем не менее он изредка кивал головой и говорил: «Понимаю». При этом он чувствовал себя не в своей тарелке, и когда молодой человек оставил его в покое, м-р Уиндл забился в дальний угол.
Затем шотландец поспорил с одним из товарищей из-за какой-то девушки, и дело кончилось бы дракой, если бы не вмешался Оскар.
— Как тебе не стыдно, Скотти! Напился в такой день, как сегодня! — упрекнул юноша, которого звали Питом. — Ты позоришь движение!
Скотти, огорченный упреками, отошел в угол, сел и заплакал.
Затем Оскара попросили что-нибудь спеть; сначала он отказался.
— Сами знаете, что произойдет, если мы поднимем шум!
М-р Уиндл понятия не имел о том, что может произойти, а товарищи настаивали. Наконец он запел какую-то странную и очень грустную песню, — норвежскую, как предположил м-р Уиндл; припев подхватили Пит и Скотти. После этого Скотти спел матросскую песню, тоже с припевом. А затем все они с увлечением запели незнакомую м-ру Уиндлу песню на мотив старого гимна с каким-то непонятным припевом.
Пели они очень громко, словно бросали вызов; в соседних камерах арестованные присоединились к хору, и вскоре вся тюрьма огласилась пением. Явилась стража, и велено было прекратить пение, но они продолжали петь. Тогда полисмены принесли рукав и окатили арестованных ледяной водой.
Молодежь особого внимания на это не обратила, но у м-ра Уиндла начался звон в ушах и заболело сердце. Тем не менее он заснул, лежа на мокром полу камеры, но вскоре проснулся. Зубы у него стучали от озноба; его бросало то в жар, то в холод, и он дрожал всем телом. Кто-то подложил ему под голову пальто вместо подушки, а Пит и Оскар растирали его руки. Он узнал, что арестованные просили позвать врача, но им отказали.
М-ру Уиндлу казалось, что долго он не протянет. Но мысль о смерти его не испугала. А затем камера исчезла, и он очутился в своей конторе: м-р Хайк, положив ноги на стол, рассуждал о том, Бэкон ли написал пьесы Шекспира. Почему-то м-р Уиндл считал этот вопрос очень важным. Потом он гулял в лесу с Кристофером, и Кристофер говорил о Шелли; звучным голосом декламировал стихотворение, и м-р Уиндл отчетливо разобрал слова: «Ветер разносит мертвые мои мысли по всей вселенной; зола и искры — слова мои людям». Нет, это была Ада, а не Кристофер! Ада сидела на берегу пруда, болтала ногами в воде и смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами. «Не бойтесь, — говорила она, — все это сбудется в Атлантиде!».
Он попытался сесть. Его удерживали.
— Лежи спокойно, старичок.
Он сунул руку в карман пальто и сказал:
— Они ее взяли.
— Что взяли?
— Атлантиду.
— Он бредит, — сказал кто-то.
— Только бы он не начал кричать. Они опять принесут рукав, и это его добьет.
— Говорю вам, — она моя! — произнес м-р Уиндл. — Отдайте ее мне!
И он без чувств упал на руки Оскара.
3
Жизнь некоторых из нас можно представить в виде крохотной комнатки, отделенной перегородками от хаоса, — в виде аккуратной маленькой каморки, защищенной стеной условностей, привычек, законов и обычаев от стремительного потока жизни. Так уютны эти маленькие каморки, что многие из нас живут в них счастливо до самой смерти. Но случается иногда, что любопытный человек пробуравливает дырочку в перегородке и с изумлением узнает, как хрупки эти стены. Через эту дырочку, зачарованный и устрашенный, он впервые видит внешний мир, и с тех пор становится словно другим человеком. Но вскоре мебель в каморке переставляют так, что какой-нибудь предмет заслоняет дырочку в перегородке, либо сам человек вешает на это место портрет своей возлюбленной. Он знает, что есть в стене отверстие, но рискует слишком часто в него смотреть, — боится, как бы не закружилась у него голова и как бы не провалился он сквозь тонкую стену в хаос.
Бывает и так, что человек совершенно случайно и ненамеренно — быть может, ослепленный страстью, — проламывает эти стены и из каморки выходит в мир непонятный и безжалостный, где нет ничего невозможного и где он сам — уже не тот, кем был раньше. И вдруг он видит себя стоящим на эшафоте или держащим револьвер у виска, ибо иногда смерть заманчивее жизни, которая не по силам. Встречаются и такие люди — несомненно, это те, что чувствовали себя связанными в предназначенных им каморках, — которые прекрасно ориентируются в хаосе и не пожелали бы вернуться назад, даже если бы это было возможно.
И, наконец, иные возвращаются в знакомую каморку, и приключения, пережитые ими в мире хаоса, вспоминаются, как сон, —
