Обагренная кровью - Николай Ильинский
На обед собралась вся семья Званцовых, кроме Дуськи, которая, сославшись на болезнь отца, уже два дня отсутствовала. Сели за стол молча, у всех на душе было прискорбно. Ребята так же, как отец и мать, думали только об умершей на чужой стороне Лене. Больно было это осознавать. Анисья Никоновна вынула из горячей печи рогачом большой чугун с еще дымящимся и пахнущим заправкой из поджаренного лука на свином жире борщом. На стол поставила уважительных размеров глиняную миску, а рядом положила самодельные, купленные на базаре деревянные ложки. Афанасий Фомич кинул на дно миски несколько им же очищенных зубчиков чеснока и своей ложкой размял их. Затем взял свежеиспеченную в русской печке буханку хлеба и, приставив ее к своей груди, широким ножом отрезал каждому по увесистому ломтю. Первым густо натер корку своего ломтя чесноком и посыпал солью. Сыновья сделали то же самое. И только тогда Афанасий Фомич кивнул бородой:
— Теперича неси чугун, мать…
Анисья Никоновна поставила на стол чугун, Афанасий Фомич налил из него половником в миску борщ и первым зачерпнул. Мать, Александр и Виктор последовали за ним. И только Иван подержал над миской свою ложку, затем отложил ее в сторону и встал из-за стола.
— Чтой-то ничего в рот не лезет, — сказал он и вышел из хаты.
Его никто не остановил, не позвал, понимая, как трудно ему переживать все эти невзгоды, нахлынувшие на его голову. Люди говорили, что жена его крутилась во дворе родного дома, поролась на кухне, еду готовила заболевшему отцу. Если б оно было только так! И Иван решил идти к Лыковым.
Анисья Никоновна выглянула в окошко, но Иван уже скрылся за углом соседней хаты. И в тот же миг пустая ложка замерла на весу в руке женщины, а затем упала, глухо стукнув о поверхность стола. По улице, сопровождаемая любопытными, шла Аннушка Анисова. Анисья Никоновна вскрикнула и кинулась из хаты во двор. Аннушка тяжело несла в руках два своих чемодана и еще два перекинутых через плечо, связанных платком Леночки Званцовой.
Увидев бегущую навстречу, спотыкающуюся и плачущую Анисью Никоновну, Анна сбросила на землю все четыре чемодана и тоже громко заголосила, как это умели делать нагорновские бабы. Иные были настолько мастера в этом прискорбном деле, что их специально приглашали попричитать над умершими. И сходились даже послушать таких плакальщиц. Выбежавшие из хаты Александр и Виктор подняли чемоданы, а Анна обняла еле державшуюся на ногах мать своей близкой подруги, и они долго еще плакали, пока не вышел Афанасий Фомич из дому и не стал успокаивать.
— Ладно уж, ладно, хватит вам. — Он вытирал кулаком заблестевшие под косматыми бровями слезы. — Чего уж теперя…
— Связанные чемоданы не мои. — Аннушка развязала узел платка. — Бери, Витя, это чемоданы вашей Лены…
В хату сразу не пошли — душно. Уселись, кто на чем, во дворе. Анну усадили на скрипучую ступеньку невысокого крыльца, рядом, вынеся Анне большую кружку топленого, еще с пригаркой, но охлажденного в погребе молока, примостилась Анисья Никоновна, Афанасий Фомич подкатил старую деревянную бочку, на которую набивал вместо проржавевших новые металлические обручи, и расположился на ней.
— Расскажи, как она, — попросила Анну Анисья Никоновна и снова горько, но тихо заплакала, по-прежнему вытирая слезы концами платка.
Рассказ Анны был очень кратким: приехали, поселили их в сырые бараки с тараканами и мышами. Еда непривычная, все с перцем и еще с чем-то непонятным, воду можно было пить только кипяченую — багном воняла. Завербованные осушали болота: ежедневно по пояс в воде и грязной жиже. И Лена не выдержала, заболела малярией, никакие врачи не смогли помочь, и она очень быстро скончалась.
— Все ее тело будто водой налилось, — вспоминала девушка. — Горе, о горе какое! Могилку выкопали неглубокую, потому что близко вода… Копни лопатой — и тут же вода!
— А крест хоть поставили али как? — шмыгнул носом Афанасий Фомич.
— Какой там крест, Афанасий Фомич, столбик со звездой наверху, крест начальство не разрешило…
— Нелюди! — зло сплюнул в сторону Афанасий Фомич. — Будто мы нехристи какие!
— Дуры мы, дуры! — запричитала Анна. — Ну, зачем нас туда понесло?… Наслушались тут всякого… Мы ковыряемся в грязи — лица не видать, копаем лопатами канавы, а местные мужики, здоровые такие лбы, сидят в стороне, кивают на нас, что-то по-своему гургочат и смеются, вражины… Над нами, дурами, смеются: возитесь в грязюке, мол, недопеченные, осушайте эти болота, нам будет польза, а не вам… За нашими юбками бегали, как скаженные… Волочились даже такие страшные, что если во сне, не приведи Господь, увидишь — не проснешься… И даже те, у кого были жена и детишки, тоже норовили за нами шляться… За Леной один сильно чернявый и усатый ухлестывал, обещал ей жениться хоть сию минуту… Лена ведь красивее всех нас была… Гордая, смелая, веселая… Как пойдет плясать, так у грузин глаза загораются, как у голодных волков зимою… Многие облизывались, глядя на нее, а тот, которого Анзором звали, готов был листом к ногам ее упасть. — И вдруг Анна вновь расплакалась, вздрагивая всем телом. — Да только лист тот оказался гнилой…
Когда Лена, бедняжка, заболела, он к ней носа не показал и на похороны не пришел, в это время в хоре своем песни орал звонче других… Ко мне тоже один начал было липнуть как банный лист, Давыдкой его звали… Сначала так себе, цветы даже приносил, крал где-нибудь, это такой народ: за копейку готов повеситься, а вот украсть — мастер! Так вот на меня один прицелился, стал обхаживать, а после, не спросясь, под юбку — шасть, но я как хватану кулаком по его носищу, а нос у него… — Анна широко развела руками, как это делают обычно рыболовы, хвастаясь, какую рыбину поймали вчера. — Вот такой!.. Ух, как он взбеленился! Гляжу, не человек, а сатана! Глаза, как у быка-производителя, кровью налились, выхватил из-за пояса ножик, по-ихнему он кинжалом называется, да как замахнется на меня… Так я чуть было не… — И Аннушка сквозь слезы звонко расхохоталась. — У них ведь бабы пальцем мужика не тронут… Закон такой! А я по носу огрела — позор какой для джигита! И все бабы их в черном ходят, так кутушкаются, что лица почти не видать и непонятно, какая она собой: пригожая или на бабу-ягу похожая… Нет, в городе я сама видела, что женщины одеваются проще, ну, почти как мы, а в деревнях,
