Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло

– Ешьте рагу под соусом бешамель, пока горячее! – Джулия стукнула по столу переполненной тарелкой.

От толстых макарон шел густой пар, они, разваренные, выползали на скатерть. Сашка тут же их подхватывала ловкими пальцами. Она воровато поглядела на Джулию, а потом шепнула Вите:

– Столько еды бывает только при Виталиках!

Джулия тем временем выставляла на стол маленькие миски, похожие на кошачьи. В одной черные сухари, в другой мелко порубленные соленые огурцы, в третьей какие-то клецки. Витя надеялся, что Джулия накроет угощения алым платком, а когда сдернет его, появится нормальная еда, какую готовит мама. Но нет, никаких фокусов. Витя понюхал главное блюдо, зацепил ложкой варево. Соус бешамель был похож на обычный майонез.

– А вы правда работали в цирке? – вежливо поинтересовался Витя.

– Да, – почти пропела Джулия, – в кассах.

– А фокусы? Вы сказали, что умеете! – голос Вити треснул.

– Ой, да ради Бога!

Джулия нагнулась к Вите, провела пустой ладонью перед его глазами и потянулась к его уху. Витя дернулся и крепче сжал ложку, на этот раз в случае чего ударит первым. Но циркачка лишь коснулась виска и демонстративно подбросила монетку, которую, наверное, заранее спрятала между пальцами.

– Ешь давай, тебе нужно хорошо питаться! – Джулия достала с полки две пиалы и плеснула туда половником серой воды из кастрюли. – Бульон очень полезен.

Сашка вцепилась в свою порцию и, причмокивая, выпила мучнистую воду, в которой варились макароны. Витя демонстративно отодвинул ужин и чуть не заскулил от горя. Ему стало жалко себя, а еще больше Сашку, которая теперь казалась ему дрессированным зверьком. Может, все-таки закричать? Садануть коридорной вешалкой в дверь, заколотить чем-нибудь тяжелым по батарее? Больше всего сейчас он хотел двух взаимоисключающих вещей: чтобы папа ворвался в квартиру Джулии и забрал его и чтобы папа спал крепким сном в номере и не узнал бы до самого Витиного возвращения, что его держала в плену добрая тетя.

Вдруг золото на груди потеплело. Не так, как бывает, когда Витя чувствует зов, а по-другому. Фасолинка на шее словно пеленговала Витю на местности и посылала сигналы. Может, папа услышит этот беззвучный писк? Или даже мама? «Пусть мама услышит, пусть мама придет, пусть мама меня непременно найдет…» Ничего, когда-нибудь циркачка уйдет, может, в «ломбардас», или на работу, или в магазин, а он сбежит и Сашку с собой позовет. Бегает он будь здоров!

– Как ты можешь это есть? – тихо спросил Витя.

– В моей любимой книжке написано, что голод – самый лучший повар. Ты, Витя, слишком разборчивый… Пока что.

После ужина циркачка проводила Витю в маленькую комнату. У окна старый письменный стол, на нем кривые журнальные стопки, Витя прочитал название «Коммунист», пыльный кубик Рубика, мутный стакан с рассохшимися карандашами. В углу узкая кровать с кованой ажурной спинкой, рядом раскладушка. Джулия указала на волглое белье, смахнула кусок ватки с бурым пятном.

– Вот твое спальное место, все, как было при тебе в последний раз! – Сморщила лицо в полуулыбке и уже в дверях запела дворовой кошкой:

– A-a-a-a liūli,

Katinėlis guli.

O katytė motinytė

Marškinėlius siūva[1].

Джулия откланялась и хлопнула дверью. Раскладушка оказалась Сашкиной. А спать на кровати, как потом рассказала дочь циркачки, разрешалось только Виталикам. Живым и мертвым. Эта мысль не давала покоя, и Витя ворочался всю ночь, поскуливал, как от зубной боли, переворачивал подушку, перекладывал ее в ноги, хотел обмануть Кошмариков. Казалось, прежние Виталики смотрят на него с потолка. И чего им не спится на кладбище? Вот в Штормовом в мертвом детском саду все такие спокойные, такие симпатичные. Например, малышка Ия, чья бабушка лечила пневмонию барсучьим жиром и не разрешала давать антибиотики годовалой девочке. Пухленькая Ия широко улыбалась на фотографии, показывая миру свои первые шесть зубиков. Или, например, близнецы Варвины. Их достали уже мертвыми из красивой, молодой и узкобедрой тети Иры. Им даже не успели дать имена. Варвины лежат себе полеживают у самого обрыва, по-своему им даже хорошо, они дома.

А вот сезонный Витин друг Ухханчик считал, что если умирает ребенок, значит, его забрал дьявол-детопожиратель. И единственное спасение здесь – подмена. Прежние якуты уносили младенца в чужую семью, где он воспитывался до определенного возраста, а в колыбель укладывали кутенка. Тот щеночек всегда заболевал и умирал, а ребенок в чужой семье вырастал крепким и здоровым. Но в Штормовом не особо интересовались якутскими обычаями, не боялись дьявола… Может, поэтому кладбище там такое большое, похожее на разросшуюся детскую площадку. Сварщик дядя Миша приваривает к маленьким оградкам старые диски от бульдозеров, получается даже красиво.

Витя хотел было укрыться с головой колючим одеялом, но так комната пугала еще больше. Поковырял матрас – вдруг найдет тайник Кошмарика и там окажется какая-нибудь отмычка: в фильмах любой замок можно было победить шпилькой для волос или скрепкой. Под подушкой Витя нащупал обломок сухарика, но мусолить его побрезговал. Надо было все-таки поесть стряпню циркачки.

Наконец стала одолевать дремота. И тогда в комнате появился медведь. Это Витя его позвал. Вспомнил мужиков с ружьями, которые не хотели выпускать их семью из Штормового, и тогда раздался рык, что аж земля задрожала. Казалось, только медведь-великан может вырвать Витю из лап циркачки. Она во сне тоже появилась, в красном сарафане, похожая на гигантский помидор «бычье сердце», в огромном, как лосиные рога, кокошнике и в белых сапожках на каблучках. Выкатила из темного угла трехколесный велосипед, на каких цирковые мишки в юбочках колесят по арене. Медведь встал на задние лапы и разинул пасть, будто выпускал из себя еще одного зверя. Смял велосипед и бросил к ногам циркачки металлический узел. От этого звона Витя и проснулся.

Ночью он все-таки плакал. Веки были тяжелыми, чужими, резиновыми. В комнате предрассветные сумерки. Джулия суетилась у стола: вытянула большой картонный короб и принялась доставать из него стопки круглых кружевных не то салфеточек, не то половичков. Утрамбовывала все это в сумку на колесах. То ли от узловатых кружавчиков, то ли от вздыбленных начесом волос Джулии плыл запах лаванды. Витя закрыл глаза, чтобы не выдать своего пробуждения.

Возня длилась недолго. По тому, какое слабенькое тепло исходило от шеи циркачки, Витя понял, что под воротником в вязаных розочках у нее тоненькая золотая цепочка – такую и в ломбард не сдашь. От Джулии, как от остывающей печки, стелился угар. Когда резко похолодало, Витя понял, что Джулия ушла.

Соскочил с бессонной своей кровати, рванул в прихожую. Заперто на ключ снаружи.

Услышал, как хлопнула подъездная дверь. Сашка! Надо будить девчонку! Витя напялил кроссовки, какие-то они несчастливые у него, получается, повесил на талию сумку, про которую он совсем было забыл, и рванул в комнату. Теперь Витя не мог передвигаться обыкновенно, только бегом. Подскочив к раскладушке, громко кашлянул.

– Ну, чего тебе? Рано же еще! – плаксивым голосочком возмутилась девчонка.

– Саш, а куда твоя мама ушла? Надолго?

– На рынок. Пока не продаст все, не верне-е-ется, – зевнула Сашка. – Так что у нас целый день.

Сашка откинула одеяло, забралась ногами на стул, с него на стол, прижалась к стене, подняла руку и вытянулась как досочка. Витя не сразу заметил, что рядом с гардиной висит желтая пластмассовая коробка. Сашка коснулась кончиками пальцев регулятора громкости, и в комнате зашипело-заговорило:

– …ты знаешь перевод этой песни? А мог бы и прочитать перед эфиром! – Сердитый голос один в один как у Сашки.

– Ну вот, опять претензия, – ответил мужской голос с хрипотцой.

– Претензия! – Сашка, перекрикивая радио, спрыгнула со стола. – Суспензия – претензия! А я всю голову сломала над рифмой.

Она потрепала Витю по макушке и натянула поверх серых майки и трусов вчерашний розовый сарафан. Несколько раз наклонила голову влево-вправо, назад-вперед. Ухватилась пальцами за острые плечики и стала вращать