Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская
Девочка захлопнула учебник. Десять часов, уроки сегодня так и останутся несделанными.
На матрасе никого не было. Мама уже отправилась на свою ночную прогулку. Только бы она не бродила теми же кругами, что и днем! Мамочка выглядит прилично и улыбается прохожим, но вдруг кто-нибудь подойдет к ней и спросит, что она тут делает, почему ходит кругами, день за днем и ночь за ночью… Ленка даже думать не хотела, что тогда будет.
Она проверила, что делает брат. Тот лежал в кровати, как был, в джинсах и дневной футболке. Лена укрыла его одеялом. Если попытаться переодеть его, он проснется и будет кричать.
Во сне Данька улыбался перепачканными в шоколаде губами.
Он заорал посреди ночи. Как всегда, как каждую ночь. Ленка знала, что он видит во сне. Она сама просыпалась с мокрой подушкой и слышала собственный тонкий плач.
Но Данька не пищал тихонько, он выл, словно сирена воздушной тревоги. Соседи заставят их выселиться, если они будут шуметь.
Ленка бросилась в комнату брата, обняла, прижала его к себе.
– Уходи!
Он оттолкнул ее с такой силой, что сбросил с кровати.
Ленка взвизгнула.
– Ты плохо себя ведешь!
– Ты, ты плохо себя ведешь! Уходи! Папа не хочет тебя видеть.
– Даня, не выдумывай. Пожалуйста. Папа бы так не сказал.
– Папа говорит мне, сейчас, говорит, уходи, убирайся!..
Лена смотрела на брата, злобно выкрикивающего ей свою гадость, свою чушь. Папа никогда бы так не сказал. Папа сажал ее на колени и пел песенку, а под конец ронял и подхватывал, и хохотал вместе с ней. Папа учил ее стрелять в тире, прижимая винтовку к плечу и зажмуриваясь, и хлопал по плечу, когда она выбивала все трезвонящие мишени. Она была папина любимая девочка, она, а не это худосочное недоразумение, цепляющееся за мамину ручку. Папа обещал взять ее на рыбалку. Папа собирался… Она задохнулась от невозможности обещаний, планов, всего, что у них было и что рухнуло страшным злым утром.
Ленка выскочила в свою комнату, вжалась в противоположный от материного матраса угол и завыла, тоненько, как раненый щенок.
Когда на следующее утро она выползла на кухню, сияющий Данька уже сидел за столом.
– Намажь себе свой хлеб сам, чего ты ждешь?
– Я хочу блинчиков, с вареньем и медом, как папа делал.
Это правда, блинчики готовил папа по воскресеньям и по праздникам, рано утром, даже раньше, чем они вставали для школы в будние дни. Он ставил на стол не только варенье и мед, но сметану и рыбку. Он поджаривал бекон и ломтики сыра на нескольких блинчиках, которые раскладывал по отдельным тарелкам. Пышные, золотистые блинчики, солнечный апельсиновый сок в стаканах глубокого синего стекла. Мама варила кофе и ставила на стол посуду с синими узорами, и подгоняла их, скорее, садитесь уже, позавтракаем и пойдем гулять. Какая у нее была улыбка!
Живая, вот, у мамы было живое лицо тогда.
Лена подвинула брату банку шоколадной пасты и хлебницу.
Она спохватилась, когда пришла к маме без обычной чашки кофе. Но та и не заметила, встала и натянула свитер, как обычно.
Данька со школьной сумкой уже стоял у двери.
– Папа сказал, он приготовит мне блинчики, только соберет все ингуруденты.
– Ингредиенты, – автоматически поправила Лена. – Не пытайся повторять слова, которые неизвестно где услышал. Пойдем.
– Я не неизвестно где, – Данька выдернул руку, – это папа сказал! Нужны мука, яйца, масло, апельсиновый сок, и много-много еще чего нужно. Он ничего не нашел у нас в шкафу.
И это была правда. После того как Ленка выбросила скисшее молоко и сгнившие овощи, купленные в первые их походы в магазин, она больше не складывала в тележку ничего сложнее яиц. Яичницу она научилась делать еще дома. Мама научила ее. А теперь мама шла рядом, не отвечая даже на чушь, которую нес Данька.
У Ленки в ушах звенело от его «папа говорит», «папа говорит»…
У ворот школы она схватила брата за плечи.
– Даня, слушай меня. Слушай меня внимательно. Сейчас. Ты. Перестанешь говорить про папу. Не то тебя в дурку заберут, и маму в дурку, а меня в сиротский дом. Я не хочу в сиротский дом, Даня. А ты не хочешь в дурку. Ты меня понял?
Мальчик, зажатый в капкан ее рук, застыл нос к носу с ней. По дну его глаз увертистым тараканом бежал страх, и Ленка сосредоточила на нем взгляд, удерживая Данькино внимание.
– О чем угодно рассказывай, пришельцы, хоббиты, пираты… Только не выдумывай, что говорил с папой…
– Но правда…
– Ты понял меня?
Мальчик обреченно кивнул.
– Иди уже, – она подтолкнула его к воротам школы, – вон Роб тебя ждет.
Мама поводила головой из стороны в сторону, словно принюхиваясь. Ленка не стала дожидаться, когда она отправится по своему обычному маршруту, и пошла в класс.
Учителя будут милы с ней, даже когда она промолчит на все вопросы. И девочки будут милы, приторно-сладко понижая голос, обращаясь к ней. Джилл подвинет ей свои записи, чтобы Лена могла тупо переписать. А мисс Энни сделает вид, что не замечает или что так и надо – прямо на уроке переписывать у одноклассницы домашнее задание.
Ленка краснела и сжималась в комок, а мисс Энни улыбалась ей, широко и, похоже, даже искренне. От этого становилось еще хуже. Все, на чем Ленка сосредоточивалась в классе, – не заплакать во время уроков. На это уходили все ее силы, а не на простенькие задачки по математике, которые она решила бы дома легко, первая из класса. Или задания по языку, которые она в самом деле не понимала. Их Лена переписывала из распахнутой тетради доброй соседки, а слезы все же переполняли ее глаза и капали в тетрадь.
Когда после занятий они подошли к воротам школы, мама уже стояла среди других родителей. Все они болтали и улыбались друг другу. В их взглядах, обращенных на маму, была та же ласковая осторожность, которую Ленка встречала в классе, и она напряглась в ожидании слез, скандала, истерики. Но мама поворачивалась на голоса и улыбалась почти по-человечески, будто слышала и понимала их.
Ленка дернула Даньку.
– Ты хорошо себя вел?
– Ай, отстань. У меня тут дело есть.
Мальчик подбежал к цветущему кусту и, к ужасу Ленки, принялся обрывать ветки, собирая целый букет. Сейчас их арестуют, сейчас все закончится.
– Мамочка, это тебе, – мальчик ворвался в толпу родителей со своим факелом, рассыпающим розовые искры ему на руки и
