Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Мишин план провалился.

С того дня между Мишей и Сёмой наметился раскол. Всё реже Сёма заглядывал к нам, всё чаще оставался у Марины. Всё меньше говорил об искусстве.

– Что же ты, Сёма, трубу забросил? – язвил Миша. – А как твои художества? Принеси хоть показать, что ли…

Сёма мялся, подбирал расплывчатые формулировки. Если речь заходила о Марине, напрягался.

– Пропал парень! – говорил Миша. – Эта Марина его съест, вот увидишь.

Но больше мы ничего не увидели.

Сёма просто совершенно исчез с горизонта. Надолго. Так надолго, что мы с Мишей успели развестись, я поступила в институт печати, стала Лелиной компаньонкой и уже несколько лет работала редактором в издательстве.

Как-то раз я встретила Сёму на книжной выставке в Москве. На его могучих плечах повисли две сумки невероятных размеров.

Я с радостью обняла Сёму.

– Что купил? Хвастайся! – сказала я и с любопытством заглянула в сумки.

Доверху они были набиты литературой о бизнесе, коучинге, саморазвитии, управлении и пиаре.

– Вот, – пояснил Сёма, – собираю понемногу библиотеку. Работать надо! Арбайтен! Арбайтен!

– А кем ты работаешь, Сёма? – осторожно спросила я.

– С отцом работаю, – твёрдо ответил он.

Из толпы появилась Марина, по-свойски опустила к Сёме в сумки ещё несколько книг. Мы вежливо улыбнулись друг другу.

Сёма приобнял подругу, взял её ладонь в свою и приблизил руки к моему лицу.

– А мы же, Татьяна Васильевна, поженились!

Он демонстрировал кольца.

– Ух ты! – воскликнула я. – Как здорово, поздравляю! Серебряные?

– Платиновые, – тихо и гордо произнёс Сёма.

Я часто вспоминала о Сёме. Может быть, из-за резиновых тапочек: они служили мне долгие годы, я смотрела на них каждый день и думала: «Как там Сёма? Нашёл ли себя? Доволен ли жизнью?» – и пыталась узнать о его делах от общих знакомых. Но Миша уже не располагал никакими сведениями. И только Светка Бабурина поддерживала какую-то связь, поскольку обосновалась в Москве.

– Ну как там Сёма? – спросила я её однажды. – Совсем позабыл про искусство? Марина его, небось, крепко взяла в оборот? Он ведь так не хотел работать у папы!

Однако Светка не поддержала моего ироничного тона.

– Вот ты зря, Танечкин, так говоришь. Однажды мы сидели с ними обоими в кафе. И вот Сёма куда-то вышел, а Марина мне сказала, что это то самое кафе, в которое они впервые сходили на свидание. И ты знаешь, вот когда она это говорила, у неё слёзы стояли в глазах. Слёзы! – Светка сделала большие глаза. – Я тебе клянусь!

И я прикусила язык.

Прошло ещё несколько лет, и совершенно неожиданно я получила письмо от Сёмы по электронной почте. Я проводила отпуск в своей квартире у «Ленфильма», делала ремонт и иллюстрировала книгу. А Сёму судьба забросила в командировку в Томск, и он спрашивал, какие места в городе можно посетить. Из почты мы с Сёмой перебрались в мессенджер и долго расспрашивали друг друга о делах. В какой-то момент он перешёл на немецкий, и тут я поняла, что Сёма, скорее всего, выпивает в баре или в гостинице после трудового дня, Томск напомнил ему о нас с Мишей, и он расчувствовался. Я была приятно взволнована, хвасталась ипотекой и своими свадебными фотографиями. Сёма прислал фото дочки с книжкой в руках и делился впечатлениями от командировок. Путём прямых вопросов мы установили, что оба довольны жизнью и совершенно счастливы в браке: я – во втором, а Сёма в первом и единственном.

Я всё ждала, когда же Сёма скажет: «А как там Михаил Юрьевич?» И я напишу на это: «Представляешь? Всё так же! Всё так же пьёт! Ты не поверишь, в квартире совершенно ничего не изменилось! Как в музее!» А Сёма спросит: «Ну он хоть пишет что-то? Поёт?» «Ещё как пишет! – воскликну я. – Ничего ему не делается, откуда только силы берутся! Передать ему от тебя привет?» «Конечно!» – скажет Сёма и спросит…

Но Сёма не спросил.

Бок о бок

За два месяца я сменила три места жительства, и наконец мне позвонила Леля и сказала: «Я дозвонилась до соседа. Приходи смотреть комнату».

В этой коммуналке я была не раз. Но и не подозревала, что там за комодом есть ещё какая-то дверь. Что там вообще какое-то жилое пространство, а не кладовка с хламом, например.

У Лели в коммуналке жил отец, высоченный рыжий человек – в комнате-эркере, среди затхлой мебели и сомнительного качества картин, в избытке заполняющих стены. Папа этот обыкновенно занимался тем, что пил, сидя в кресле. Весь он состоял как будто из не связанных между собой ярусов, и казалось, что этажи его двигаются сами по себе, что сейчас уедет самопроизвольно куда-нибудь в сторону плечо или челюсть. Однажды папа выпил шестьдесят девять бутылок портвейна и умер, сидя в кресле.

А нас тогда стали сгонять с квартиры на «Звёздной», где мы жили втроём с Лелей и Лелиной дочкой. Получали мы обе копейки, новой квартиры найти не могли и в будущее смотрели мрачно. А тут ещё умирает Лелин отец.

Мы приехали со «Звёздной» хлопотать. Милиция, «скорая», документы и вся эта нервотрёпка. Леля не была убита горем, даже забрала из морозилки курицу и привезла домой. Но съесть её мы так и не решились. Иногда заглядывали в холодильник и смотрели в мистическом ужасе, как курица там синеет, покрытая инеем. Как будто она могла пошевелиться или ещё что. Но нет, именно что она была мёртвой – мёртвой, как тысяча мертвецов. Мы отдали её потом Мише Орлову, и он с удовольствием сварил из неё суп.

Леля до этого долго скиталась по съёмным углам. И вдруг неожиданно стала наследницей эркера. Мы разломали старую мебель и вынесли по кускам. Выгребли шестьдесят девять бутылок из-под портвейна. Они хранились в диване, под диваном, на диване, в шкафу, на шкафу, в серванте, за сервантом… Выкатили на помойку и кресло.

И у Лели началась новая жизнь.

И вот она говорит, что комната за стенкой давно пустует, хозяин живёт в Москве, но с радостью сдаст её Лелиной знакомой. То есть мне.

Я зашла туда и сразу поняла, что остаюсь, хотя это было для меня дороговато. Полумрак, шкаф и стены расписаны баллончиками, люстра