Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

— Да куцы же он поедет? — выглянула из кухни Аграфена Макаровна, которая поролась у печки, чутко прислушиваясь к разговору мужа и дочери.

— На кудыкину гору, мать, — сокрушенно произнес Егор Иванович.

— Ты с ума сошла, дочка! — взглянула на Екатерину Аграфена Макаровна. — Господи Царю Небесный Иисусе Христе, помилуй нас и сохрани, — широко перекрестилась она на святой угол хаты, где за слабо мерцавшей лампадкой темнели полузакрытые ризами лики святых.

— Христа тоже предал Иуда, — заметила Екатерина. — Таких никто и нигде не любит… Придут наши, батю сразу арестуют, а то еще не дай Бог… — голос у Кати дрогнул, глаза затуманились, она отвернулась к окну и стала смотреть на улицу.

Егор Иванович молча, ибо возразить дочери было нечего, потоптался на месте, озираясь то на жену, то на Екатерину. Ему стало душно. Он сбросил с плеч шинель полицая, кинул на лавку шапку и сел за стол, нервно стуча по нему пальцами.

— Спроси кого хочешь, — поднял он глаза на дочь, — я хоть на кого-нибудь замахнулся плеткой? За что же меня к стенке ставить? — вдруг пожаловался он не то дочери, не то самому себе. — Я летчика отказался в комендатуру вести, притворился, что рука сильно разболелась… А Виктор твой повел!.. Зря ты меня стращаешь, Катька, — вдруг он сменил тон и погрозил дочери пальцем здоровой руки. — Возгря зеленая, а туда же, приговор мне выносишь!.. Под суд меня, конечно, отдадут, — опять уронил он голову на грудь, — какой ни есть, а изменник я, но бежать не побегу, некуда, да и не хочу… Нехай заарестуют, судьи, думаю, за мою рану в руку скосят пару лет… Ведь ранен я был, когда нас ротный поднял из окопов и крикнул: «Вперед за товарища Сталина!» Вот за кого меня ранило!.. За товарища Сталина!.. А остальные годы отсижу…

Екатерина рассеянно слушала отца, он теперь часто произносил покаянные речи и с ним все было ясно: наказание придется нести и семье от позора не отмыться. Сегодня отец назвал имя Виктора, и мысли ее были теперь далеко от дома: где теперь Виктор и жив ли он? Что произошло с ним тогда по дороге в комендатуру, никто толком так и не узнал. Полицаи твердили, что он в отместку за смерть двоюродного брата стал преследовать летчика, стрелял в него, да по неопытности, скорее, не попал, а тот оказался изворотливее, тоже отстреливался и сразил парня. Только вот куда он спрятал его труп? Загадка! Не успели же волки разорвать его на части и растаскать по лесу! Причем летом! А Митька и Тихон в один голос уверяли ее, что Виктор, наоборот, помог Алексею освободиться и ушел с ним.

— Даю голову на отсеченье, что так и есть! — заявлял Тихон.

— Не мог Витька сдать летчика немцам, — доказывал Митька, — мы же его знаем: не мог он сделать подлость!..

— Тем более против такого человека, как летчик Привалов! — поддерживал мысль Митьки Тихон.

Но опять же, думала Екатерина, мог ли Виктор стрелять в Антона, в своего родственника, хотя они и не были уж так близки друг с другом? И сердце девушки разрывалось от боли, и она уже не слышала стенаний отца, который, по ее глубокому убеждению, нанес вред себе в первую очередь и семье, став полицаем, хотя и безвредным, как говорили о нем в селе.

Хитрые мальчишки не все листовки отдали полицаям. Они устроили соревнования кто больше поймает в воздухе листов бумаги и кто ловчее увернется от полицая и больше спрячет их за пазухой. И в результате вечером того же дня несколько листовок лежали на столе перед Антониной Владимировной. Она нежно, со слезами на глазах разглаживала их ладонью.

— Их пацаны спрятали от полицаев, — объяснял учительнице Тихон, который и принес листовки в школу. — В листовке только стихотворение Никитина, но суть ее все равно понятна…

— Да, да, Тихон, — радовалась Антонина Владимировна, — тут все ясно… Я не сомневаюсь… Хотя подписи Константина Сергеевича нет, но это он, я сердцем чувствую, он!.. Я немножко знаю, что он служит комиссаром, то есть политработником, в одной из воинских частей… Листовки как раз по его службе!.. Только он мог придумать такое… Иван Саввич Никитин, «Русь»! Любимое его стихотворение!.. И как это замечательно, Тихон!.. Тонкие листочки, но и они жгут руки полицаям, не дают покоя старосте, напоминают фашистам об их позорной гибели… В истории Руси не раз такое бывало: захватывали ее половцы, татаро-монголы, немецкие рыцари, французы пытались поработить ее, не дать ей выпрямиться, но она всегда вставала с колен и побеждала… Скоро, скоро и нынешние рыцари побегут отсюда несолоно хлебавши… Иначе нам жить-то не стоит!

— Уже бегут, Антонина Владимировна!..

Сгущались сумерки, и Тихон поспешил домой: ночью запрещалось ходить по улице. Пока немецких или мадьярских патрулей в Нагорном не было, но староста стращал односельчан, что скоро патрули появятся. Особенно Тихону было страшно после того, как он помог унтер-офицеру Блюггеру и его помощнику Шиху замерзнуть в снегу. И хорошо сделал он, что вовремя ушел от Антонины Владимировны. В школу из уезда вернулась Эльза. В тесной комнатушке она сердито расшвыряла по углам обувь, небрежно повесила на крючок белую шубенку, упала на кровать лицом на подушку и дала волю слезам, рыдая и вздрагивая всем телом. В таком положении ее и застала Антонина Владимировна.

— Это вы? — не поднимаясь с постели, недовольно спросила Эльза.

— О, да тут море слез! — полушутливо, полусерьезно заметила Антонина Владимировна.

— Вам-то хорошо, а мне-то… — не договорив, Эльза опять уткнулась носом в подушку и заплакала.

— Да что случилось, Эльза? — Антонине Владимировне стало искренне жаль эту, в сущности, заблудшую, несчастную женщину, и она присела на стул рядом с кроватью.

— Еще ничего не случилось, — икнула Эльза и вдруг подняла голову, по лицу ее вместе со слезами растекались румяна и другие краски для бровей, ресниц и губ. — Какая Эльза!.. Зовите меня Лизой… Меня мама так звала… — И она кулаком стала размазывать остатки марафета по щекам. — Еще ничего не случилось, но случится… В комендатуре уже готовы драпать… Фон Ризендорф разговаривать со мной не захотел, передал через этого свинтуса… переводчика Кранца, чтобы я возвращалась в эту конюшню, — ударила она кулачком по широкой кровати, — и ждала особых распоряжений… А какие могут быть распоряжения, да еще особые, когда они сами уже навострили лыжи, собрались бежать, как крысы с тонущего корабля, сволочи!.. И этот… эсэсовец гауптман Эрлих Эккерт-меккерт нос от меня отворотил, да и Нюрку он, говорят, прогнал…