Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

— Ты при них, при них, — не унимался Митька. — Ох, и надерут тебе задницу наши, когда придут сюда!..

— Ну, ты мне брось! — грозил полицай. — Пока они надерут мне… эту самую, я тебя лично так отметелю, штаны кровавыми станут…

Но беззлобная ссора опять закончилась тем, что Митька попросил у Егора Ивановича папиросу, а тот помялся, помялся для порядка и, бурча, достал из кармана полицейской шинели с широкими зелеными, кстати, нелепыми, будто в насмешку над этими холуями, обшлагами и таким же воротником пачку папирос.

— На, дурнокрик!

С наступлением вечера жители сел, и прежде всего Красноконска, без особой нужды на улицы не выходили, ибо нередко слышали в свой адрес от оккупантов:

— Партизан!

Попробуй потом докажи, что о партизанах слыхом не слыхали. Патруль не вдавался в подобные подробности: расстреливал на месте и этими короткими щелчками из карабинов или пистолетов решал свои проблемы. У тех же, кто служил фашистам, имелся аусвайс — специальный пропуск.

С таким аусвайсом и отправился в Красноконск Свирид Кузьмич: он был вызван бургомистром Сидякиным Фролом Емельяновичем.

— Не я тебя вызывал, — встретил бургомистр Свирида Кузьмича, оглядывая его бегающими испуганными глазками из-под морщинистого лба. — Всех собирает комендант фон Ризендорф… Поспешим, опаздывать нельзя, он не любит!..

Староста приметил, что потемневшее и как-то состарившееся лицо бургомистра нервно дергалось, он все время покусывал нижнюю губу. По всему было видно, что мысли его были уже далеко от Красноконска, но бросить без разрешения свой пост он не решался, хотя твердо знал, что главная задача в сложившейся обстановке — вовремя смыться. Но раньше времени никак делать этого нельзя: немцы воспримут это как дезертирство и могут поставить к стенке. «Да не могут, — подумал он с содроганием и ужасом, и сердце его забилось, затрепыхалось в груди, как пойманная птичка в клетке, — а расстреляют тут же… Им это сделать — раз плюнуть!.. Где схватят, там тебе и суд, там тебе и наказание без проволочек…»

В приемной коменданта уезда уже толкалось немало разношерстного сброда. Группа немецких офицеров, среди которых находился и знакомый Свириду Кузьмичу эсэсовец гауптман Эккерт, которому, как и всем остальным гитлеровцам, не в новинку уже было бежать под ударами Красной армии. Офицеры с презрением посматривали в сторону старост и полицаев, тихо с насмешкой говоря о них, а предатели откровенно завидовали и этим офицерам, и вообще всем оккупантам — они-то могут драпать хоть до самой Германии, а шеи прислужников фашистам уже чувствовали удавку. Сюда уже доходили вести из освобожденных от немецких войск территорий, где местные жители сами ловили полицаев, старост, устраивали над ними свой собственный суд, и чаще всего без всякого сожаления вешали, так что для многих предателей наступало время отвечать за содеянное. Кому ж могла понравиться такая перспектива!

Фон Ризендорф неожиданно вышел из своего кабинета и вяло поднял правую руку. В ответ офицеры дружно щелкнули каблуками сапог и взметнули руки в фашистском приветствии, а полицаи и старосты, согнув шеи и опустив покорно головы, ухитрялись каким-то образом таращиться на коменданта. Глядя поверх голов собравшихся, ровный как столб, словно проглотил аршин, фон Ризендорф стал что-то говорить по-немецки, обращаясь то к офицерам, застывшим в почтении, то к переводчику. Офицеры внимательно слушали коменданта и, очевидно получив соответствующее распоряжение или вообще приказ, гуськом, кроме эсэсовца Эккерта, покинули приемную. Внезапно комендант остановил свой взгляд на Свириде Кузьмиче, которого он хорошо запомнил еще тогда, когда староста приводил к нему своего недоросля со странным русским именем Оська, а также когда приезжал в Нагорновскую школу с инспекторской целью. Фон Ризендорф кивнул старосте в знак особого приветствия и опять же по-немецки через переводчика Кранца поинтересовался, весь ли хлеб сдан германской армии.

— Никак нет, господин комендант, — облизнул пересохшие губы Свирид Кузьмич, — в кладовой еще много осталось зерна…

— Хлеб надо сжечь немедленно, — стараясь перестраховаться, показать, что он не бездельничал, а предупреждал, Эккерт сурово уставился на старосту, у которого от страха по спине побежали мурашки. — Почему не выполнен мой приказ?

Свирид Кузьмич почувствовал, как пол уходит из-под его ног. Он не слышал такого приказа от эсэсовца, но тем не менее именно его была вина в том, что немцы вовремя не смогли вывезти из Нагорного все зерно. Кранц негромко сообщил коменданту содержание реплики Эккерта. Фон Ризендорф недовольно поморщился, сверкнув очками на эсэсовца, а у старосты вдруг на неплохом русском языке спросил, по сколько выйдет зерна, если его раздать жителям Нагорного.

— Пудов этак по пять будет, господин комендант, — прикинул в уме староста, обрадованный тем, что гроза со стороны Эккерта, кажется, его миновала.

В ответ он услышал длинную тираду Ризендорфа. Смысл монолога немца сводился к тому, что нынешнее возможное отступление германских войск — явление временное. Немцы обязательно вернутся сюда, они не уступят большевикам плодородные черноземы, очень скоро дойдут не только до Волги, где также совершенно случайно 6-я армия вермахта потерпела поражение, а до самого Урала, где будет установлена граница тысячелетнего рейха. Поэтому хлеб нужно не сжигать, а раздать его местным жителям. Эккерт удивленными, немигающими, широко открытыми глазами смотрел на коменданта, ничего не понимая.

— Этим самым, — уловил недоумевающий взгляд эсэсовца фон Ризендорф, — эти самым… мы, как говорят русские, убиваем сразу двух зайцев, — показал он знание местного народного фольклора.

А план его сводился к тому, что, во-первых, местное население, получив зерно, ощутит на себе щедрость и заботу немецких властей; во-вторых, с приходом Красной армии большевики этот хлеб у крестьян обязательно отберут на нужды своей армии и на весенний сев в колхозах, которые они восстановят. И когда сюда вернутся доблестные германские войска, а вернутся они обязательно, об этом позаботится ставка вермахта во главе с фюрером, среди голодных крестьян станет больше лояльных к новому порядку в Европе, который установят победоносные немецкие войска.

С этими словами фон Ризендорф, круто повернувшись, ушел в свой кабинет. За ним последовал только переводчик Кранц. Стали расходиться и все присутствующие. Свирид Кузьмич, озадаченный речью коменданта, поспешил в Нагорное. Каурый конь, запряженный в легкие розвальни, похрапывая, кусая удила, а также выпуская клубы белого пара из ноздрей, бежал бодрой рысью навстречу нескончаемому потоку автомашин и солдатских колонн, испуганно разбегавшихся от дороги в поле, как только слышался гул самолета. Иногда они инстинктивно разбегались и при внезапном появлении своих «Юнкерсов» и «Мессершмиттов». Особенно доставали немцев вездесущие «Илы». Штурмовики, чаще всего в количестве семи, низко летели над землей, сбрасывая бомбы