Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

— Он еще не пригубил, а уж болтает совсем как пьяный, — проворчал священник Петер — его все сильнее охватывало беспокойство, конечная цель его пути, казалось, отодвигается от него все дальше и дальше. Но когда Яка протянул ему бутылку, он схватил ее обеими руками и сделал несколько больших глотков. Затем, не глядя на Алеша, сунул тому бутылку.

Полчаса спустя, преодолев небольшой подъем, они вышли к лиственницам у развилки дорог и засмотрелись на открывшийся отсюда вид — озаренную мягким солнечным светом долину с полями, дорогами, деревеньками, лесами, — это было подобно огромному цветному ковру. Оглянувшись назад, они замерли в изумлении:

НА СКАМЕЙКЕ ПЕРЕД РАСПЯТЬЕМ

сидела Малка Полянчева с инвалидом Михой Хлебшем, наполовину железный, наполовину деревянный протез его правой ноги лежал поперек дороги. Здоровая нога, на которую он опирался во время ходьбы, сейчас отдыхала на скамейке. Перед ними стояла с верхом нагруженная тележка, и Малка держалась за ее ручку.

— Здесь каждый прохожий останавливается передохнуть и оглянуться на долину, — сказала Малка, когда они с Михой полчаса назад присели по ее просьбе на скамейку. — А нам отдых во сто раз нужнее, чем другим — тебе из-за ноги, мне из-за сердца. Вот, потрогай, как оно колотится, словно конь бьет копытом по мостовой.

Она схватила Миху за руку и, расстегнув одолженную черную блузку, запихнула его кисть себе под рубашку; пальцы его коснулись Малкиной пышной груди, что привело инвалида в немалое замешательство.

— Правда, колотится? — спросила она, словно гордилась этим.

Он смущенно кивнул.

— Нет, ты послушай еще, — сказала Малка, когда он попытался высвободить руку. — Быстрее и сильнее биться оно не может и более неровно — тоже, — пояснила она, и лицо ее запылало. — А что поделаешь! Бывает, на меня находит страх — вдруг оно возьмет да и остановится. Я выжидаю, потом пробую пошевелиться так, чтобы сразу не умереть. Доктор сказал, мне ничем нельзя помочь, а жить как-то надо.

Ему удалось вытащить руку из-под ее сорочки, на миг они встретились взглядом и умолкли. Потом заговорила Малка, а он в волнении закурил сигарету. Чтобы отыскать в кармане зажигалку, ему пришлось встать на ноги. При этом он засмотрелся на распятого Христа, перед которым они сидели. Миха прочел давным-давно знакомые слова, способные своей наивной простотой вновь и вновь растрогать человека: «Остановись, путник…» — далее говорилось о несчастном случае с Йоштом Яковцем и о его гибели. Взглянув опять на Христа, Миха сказал:

— До чего похож на человека!

— Конечно, — кивнула Малка, — иногда он больше напоминает Йошта Яковца, иногда — священника Петера из церкви на Урбане. Только — все говорят — на бога он ничуть не похож.

— Нисколечко не похож, — согласился Миха Хлебш. — Хотя ведь никто не знает, какой он — бог.

— И вправду, никто не знает, — сказала Малка, — только уж он никак не может быть похожим ни на Яковца, ни на Петера Заврха. А этот такой, будто из наших мест.

— Ну и что ж! — воскликнул Миха, в котором вдруг заговорила прежняя партизанская сознательность. — Надеюсь, мы не будем много толковать о боге? Думаю, покойный Тоне доказал тебе, что бога нет?

— Еще бы! — ответила Малка. — Об этом он болтал без устали. А в конце концов — кто его знает? Одни говорят, бог есть, коммунисты твердят, будто его нет.

— Его нет, и запомни это, — отрезал Миха Хлебш.

Ей не хотелось уже сейчас начинать споры, и она, перейдя через дорогу, подошла к лиственницам и засмотрелась на деревья, которые чуть клонились к долине, выстроившись вдоль откоса.

— А знаешь, — воскликнула Малка, — какого они бывают красивого цвета, когда только зазеленеют! Ну посмотри же!

Она улыбнулась, восхищенно и немного печально. В этот миг она показалась ему живым воплощением доброты.

— На каждом дереве, — принялась она рассказывать о лиственницах, — вырезаны буквы, с которых начинается чье-нибудь имя. Это имена тех, кто живет тут, в горах. Раньше, пока деревья не состарились, кора у них не была такой грубой и шершавой. Да и сейчас парнишки, что бегают в школу, вырезают на ней имена приглянувшихся им девчонок, а рядом и свои собственные. Все это школьная любовь! — усмехнулась она, что-то вспоминая.

— Есть тут и твое имя? — спросил Миха.

— А неужели нет! — воскликнула она гордо и весело. — Ведь и меня любили, да еще как! Трижды вырезано здесь мое имя и еще на многих буках вокруг Подлесы! Имя мое найдешь везде, во всех лесах!

Говорила Малка с воодушевлением, глаза ее оживились. Вдруг в голосе послышалась горькая усмешка:

— Вот и Кржишников столько раз вырезал мое имя на буках вокруг Подлесы, а теперь женится на девушке с Брдо. Он работает механиком в долине, строит там себе дом — отец дает Катке в приданое лес, деньги, да еще кое-что для дома, а у меня ничего нет. Все, все ушли в долину, на фабрики и заводы, и когда кто-нибудь собирается жениться, обо мне и не подумает. Так я и осталась в горах, забытая…

— Все проходит, — согласился с ней Миха, которому тоже припомнилось прошлое. — Забудь ее, свою первую любовь, хотя, наверное, она и вправду самая лучшая.

— Да, самая лучшая! — кивнула Малка.

За лиственницами круто спускался поросший травой откос, кое-где торчали голые скалы.

— Об одну из этих скал Йошт Яковец и разбил себе голову. Хотя не совсем ясно, как это случилось и не было ли здесь чего другого.

— А когда это произошло? — поинтересовался Миха.

— В войну.

— Ну, тогда и мы, партизаны, могли задеть пулей, да и немцы в горах тоже.

— Верно, — согласилась она, — только он работал в долине и его видели с немцами…

Разговаривая с Малкой, Миха перешел через дорогу к лиственницам и прислонился к одной из них. Теперь оба они смотрели вниз, в глубину. Там, где кончалась поросшая травой крутизна, проходила проселочная дорога, за ней по более пологим склонам шли возделанные полоски земли. На трех расположившихся полукругом холмах среди лугов и пашен цвели старые черешни. Дальше тянулись лесистые овраги; леса росли и выше, в горах, и повсюду на деревьях можно было увидеть заглавные буквы Малкиного имени, которые вырезал не он, Миха, и даже не ее покойный муж — это сделали влюбленные мальчишки, только от их детской любви не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Миха засмотрелся на широкую долину. Здешние горы были ему незнакомы — он