Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

Уильям поморщился.

— Ясно, — сказал он, добавляя единицу к своим умственным подсчетам.

— Если возникнут вопросы, то я живу на третьем этаже. — Мистер Лейч наклонился ближе. — Но мне больше нравятся жильцы, у которых вопросов нет, если вы понимаете, о чем я.

— Понимаю, — ответил Уильям, желая, чтобы хозяин поскорее ушел и оставил его одного осматривать комнату. — Постараюсь лишний раз вас не беспокоить.

— Вот, сразу видно хорошего человека, — сказал мистер Лейч, закрывая за собой дверь.

Уильям с минуту постоял на месте, озираясь вокруг. Затем сомкнул веки.

Он попытался представить, каково было бы жить в одном из тех новых белоснежных домов на Сент-Леонардс-Плейс, тех, которые можно было рассмотреть из садов Йоркского музея. Он представил себе, как его туфли будут мягко, умиротворяюще стучать по ступеням лестницы, как этот звук будет эхом раздаваться в вестибюле, пока он, поднимаясь к себе, будет рассматривать по пути огромные картины: сцены охоты и фрукты в изящных вазах. Его будет сопровождать лакей? Вероятно. А затем сама комната — какая она будет просторная, сколько в ней будет воздуха. Он попытался представить на кровати толстое покрывало — бархатное или, быть может, шелковое, чтобы было мягким на ощупь.

Уильям представил человека, который неспешно пройдет в эту комнату, представил его багаж, походку, непринужденную улыбку на его лице.

Но это был не он.

Кем бы ни был мужчина в его воображении, им он точно не был.

Он прикусил губу так сильно, что на ней проступила кровь. Все это время он лгал. Друзьям. Домовладельцу. Мальчишке-газетчику из киоска на Гиллигейт. Женщине в пекарне сегодня утром, которая, по сути, ничего у него и не спрашивала. Всем им он давал понять одно: «Я успешен». В то время как на самом деле рвалось из него другое. «Я не неудачник. Разве вы не видите? Я больше не неудачник».

Но даже это была ложь.

Он зажмурился сильнее, пытаясь удержать в голове эту великолепную картинку: комната цвета теплого песка, подъемные окна с кремовыми шелковыми шторами и письменный стол, вырезанный из древнего дуба. Но и эта картинка уже ускользала, растворяясь в темноте его разума.

Уильям остался наедине с помятыми чемоданами, пустеющими карманами и спутанными черными волосами в этих четырех обсыпающихся стенах.

Глава 17

7 июня 1899 года

Подходя в среду утром к книжному магазину, Эвелин заметила у перил моста Уильяма Мортона. Он стоял спиной к воде — бледно-голубому зеркалу, сияющему в лучах раннего солнца, — и явно ждал Эвелин.

С утра ей показалось, что на улице весьма свежо и не лишним будет надеть плащ. Уильям же стоял, держа свой пиджак в руках: темные пряди небрежно спадали ему на глаза, а закатанные рукава рубашки обнажали загорелые предплечья.

Он поднял взгляд, и Эвелин поняла, что он ее заметил. Его губы дернулись в едва различимой улыбке, которая тут же исчезла, уступив место морщинам на лбу.

Вчера он никак не дал о себе знать, да и мистер Мортон ни словом не обмолвился о том, что сегодня придет его племянник и заберет у нее работу, так что Эвелин понадеялась, что он обо всем забыл. Однако он не забыл.

— А вы рано, — сказал он, грациозно подскакивая к ней. — Есть ключ?

— И вам доброго утра. — Она не стала останавливаться, и Уильям пошел рядом с ней. — Вообще-то я вовремя. Магазин открывается сегодня в девять.

— В девять? — Она не могла видеть, как он нахмурился, но прекрасно это услышала. — Магазин никогда не открывается в девять.

— Теперь открывается, — сказала она, подходя к двери и просовывая в замок ржавый ключ. Но, как бы сильно она ни упиралась в дверь плечом, как показывал мистер Мортон, ключ в тугом замке поворачиваться не хотел.

— Дайте-ка, — сказал Уильям. — Отойдите, и я помогу.

— Нет, спасибо, — ответила Эвелин, в очередной раз толкнув плечом дверь и почувствовав, как черные перья на ее шляпке помялись. — Потому что есть у меня смутное подозрение, что если я отойду, то вы проскользнете внутрь, а я останусь на улице.

Уильям приподнял бровь, однако плохо скрываемая усмешка на его губах свидетельствовала о том, что подозрения ее были не полностью безосновательны.

— Хорошо, — сказал он. — Будь по-вашему. — И он встал позади нее, обхватив рукой ее сжимавшие ключ пальцы в перчатке и прижавшись плечом к двери. — Попробуем вместе.

— Правда! — фыркнула Эвелин, чувствуя, как по ее щекам расползается румянец. Он стоял так близко, что она ощущала запах мыла и дыма, исходящий от его кожи. — Я справлюсь.

— Боже, — прокряхтел Уильям, толкая дверь. — Так сильно его обычно не заедает.

— Возможно, магазин просто не желает вас впускать, — сказала Эвелин.

Уильям за ее спиной раздраженно вздохнул:

— Отлично. То есть Гови уже поведал вам свои дурацкие теории? Ладно, поднажмем вместе. На счет «три». Раз, два…

Дверь распахнулась на «три», и Эвелин, пошатнувшись, испытала одновременно ужас и облегчение, когда рука Уильяма поймала ее за талию и не дала ей упасть. Внутри пахло спертым нагревшимся воздухом и пылью, а задернутые шторы погружали магазин в уныние и мрак.

— Осторожно, — сказал Уильям, уводя взгляд от ее глаз и останавливая его на ее шляпке. — Вы же не хотите испортить себе… гнездо?

Эвелин посмотрела на него со всей строгостью, которую только смогла изобразить, хотя ее сердце стучало, сбиваясь с ритма, у самого горла.

— Это шляпа. А вы можете подождать снаружи. Мистер Мортон не давал мне разрешения впускать людей в магазин.

— Я не «люди», — возразил Уильям, обходя ее с уверенной улыбкой. — Я его любимый племянник, который собирается оставить вас сегодня без работы.

— Мне казалось, что если бы вы говорили серьезно, то уже бы это сделали.

— А, так я был занят.

Эвелин поспешила за ним. Он направлялся к лестнице, ведущей в мезонин; и ей нужно было во что бы то ни стало оказаться там первой. Она домчалась чуть ли не бегом и расставила руки между обоими перилами, преграждая ему дорогу.

— Серьезно? — сказал Уильям, поднимая бровь. — Что за ребячество!

— Я всего лишь копирую вас, — ответила Эвелин. — Вы увидели, как кто-то другой играет с брошенной игрушкой, и вдруг осознали, что вообще-то сами ее хотите.

— Вы все не так поняли.

— Да? — удивилась Эвелин. — А как нужно было понять?

— Произошло досадное недоразумение.

Эвелин фыркнула:

— Вы не уразумели, что моя работа не подлежит обсуждению, хотите сказать?