Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

глина, ничего тут не растет и не вырастет, из-под ног прыскают мыши. Каблуки вязнут в земле, я снимаю туфли, трава колет ступни. Выхожу к оврагу, спускаюсь к реке, заросшей банановыми пальмами. Иду где по тропе, где по мелкой холодной воде. Уже не чувствую ступней. Спускается ночь, надо где-то ночевать. По пути мне встречаются каменные хижины, просто будки, сторожки пастухов или охотников, можно заночевать в такой. Небо сияет белоснежными облачками, словно сладким кремом. Впереди вырастает силуэт дома. Облачка взбиваются в густую пену, завариваются в нежно-голубые, синие, сизые, черные страшные тучи. Дождь хлынул, когда я отворяла калитку, за минуту, от силы, пока добралась до крыльца, спокойно, шагом, не бежать по мокрой скользкой глине, за минуту я промокла от макушки до босых ног, вся, насквозь. О, блаженство горячего душа, свежих простыней и одеял! На кухоньке нашелся чайник и плита, в шкафу – чай, кофе, бисквиты и пачка макарон, так что поужинала я на славу. Тем временем дождь стих, тучи разошлись и взошла луна, из‑за ветвей деревьев, как из‑за кулис. Жаль только, звезд видно не было. Утром я заново спустилась к реке, здесь широкой и бурной. После ливня вода окрасилась коричневым, течение несло сломанные ветки, вырванные из земли коряги. На песке лежала плоскодонка без весел. Я столкнула ее в воду и легла на дно, раскинув руки в стороны, крестом, для равновесия и чтобы не стреляли. Река потащила мою лодку по течению, над головой проплывали ветки прибрежных деревьев, птицы черкали небо. Река становилась все шире, меня уже не качало, но на оглушительной скорости несло по течению. По сторонам выросли скалы, со дна лодки казалось, они высотой до небес и раскачивают реку. Лодка все ускорялась, я едва держалась внутри. Наконец свод сомкнулся над моей головой, меня затянуло вглубь подземного потока и перевернуло, выбросило наружу. Я совершенно оглохла в барабанном грохоте, меня крутило и переворачивало, волокло и швыряло. Лодка, вероятно, разбилась, так что мне повезло оказаться снаружи. Я сворачивалась в клубок и распрямлялась в змею, следуя сумасшедшему течению. Не знаю, как меня не разбило о скалы, как я не лишилась дыхания под водой. Мне казалось, путешествие длится бесконечно, но, должно быть, оно заняло всего несколько минут, прежде чем я обнаружила себя выплеснутой на высокий камень вместе с нитями травы, обломками сучьев и липкими листьями. Кажется, я потеряла сознание там. А когда очнулась, от холода и стука волн, смогла перебраться на соседнюю глыбу, с нее на следующую, и так за день доползла до равнины, где можно было идти, если бы только ноги держали меня. И я ползла, стараясь добраться настолько далеко от воды, насколько достало сил, пока не упала навзничь на сухую траву. Открыв глаза, я обнаружила над собой огромную, почти с меня размером, голову. Покрывавшая ее шерсть была насыщенного бордового цвета, как если бы ее окунули в борщ, а глаза смотрели пронзительно и будто бы даже разумно. Приятное впечатление портила слюна, обильно текущая из пасти, украшенной массивными резцами, что выступали из-под рассеченной надвое губы. Если бы я уменьшилась раз в десять, это могла бы быть моя морская свинка. Я уменьшилась в десять раз? Я заново зажмурилась, стремясь избежать неизбежного. «Тикки!» – раздался голос из‑за спины чудовища. «Не трожь, плюнь бяку, что ты там нашла!» Мгновение, и весь говорящий выдвинулся из‑за чудовища и оказался, то есть, оказалась миловидной девчушкой лет двенадцати, с кудрявыми волосами и яркими глазами на круглом темном личике. Свинья замотала головой, полупережеванная трава в потоках слюны разлетелась из пасти. «Я не бяка», – попыталась выговорить я, но зашлась в кашле. Глотки воды выплескивались из меня вместе со вчерашними макаронами. Свинья издала вопль отвращения и попятилась прочь. Она травоядная, нестрашная. «Ну здрасьте», – сказала девочка. Я закончила блевать и подняла голову, произнесла все-таки: «Здравствуй, девочка», и упала лицом вниз. Наконец расслабилась.

Письмо третье

«это всего лишь конец…»

это всего лишь конец времени смена календаря

когда приходит цунами смерч катастрофа чума

над горизонтом жужжит тяжелый ядерный рой

уже пробили куранты будильник сирена орет

когда закончилось время не жаль

или жаль лишь

неразумных детей матерящихся их матерей

каждый свое хлебнет

потратить минуты на душ погладить на всех белье

прибраться в доме своем или в чужом где живешь

поцеловать детей близких любимых родных

выйти наружу взглянуть белый снег свет облака

ни дурен ни хорош ни суда ни подарков

                    холоден ли горяч

мимо цветущих лугов

мимо рощ над колючками елей

над вершинами гор навстречу лучам луны

иудеи и эллины бриджитта деметра и митра

возможно святой николай все снежинки войска его

навстречу новому году воинство нового дня

Письмо четвертое

Белый Зайчик

Когда я вспоминаю теперь то утро, я вижу солнце. Был ветер, и в перине облаков образовались вмятины и ямы, потом прорехи, и наконец солнце взглянуло на город. После сырости и холода взбодрились мелкие городские воришки – сороки и воробьи. Прохожие подняли головы и удивились. Даже машины, ползущие по-собачьи, носами в зады друг другу, смотрелись веселее, гудели, что ли, не так свирепо.

Хотя, возможно, это ложная память. Солнце не выходило утром, как не выходило оно уже две недели до того и не будет выходить после. Тучи заволокли небо от горизонта до горизонта, грузные, влажные тучи, беременные мегатоннами снегопада.

Когда я вспоминаю то утро, я вижу бесчисленные огоньки, текущие вдоль мертвой реки. Зрелище завораживает и останавливает путника на открытом пространстве по пути домой или в укрытие, хоть под какую крышу.

Мы с Катей были рады, что успели заскочить в кафе до того, как снег засыпал окна крупными хлопьями, поднялся сугробами за стеной, там, снаружи. Снег выстукивал по стеклам нехитрый ритм, белый шум, трогал окно беспрестанными шелестящими прикосновениями, повторял неразличимо слово, которое никто не услышит.

– Дурацкая погода! – Катя тоже смотрела в окно.

Официантка с узкими глазами и губами в черной помаде принесла нам большие кружки шоколада со взбитыми сливками. На голове у нее был красный колпак с белой опушкой. Все официантки здесь выглядели одинаково, все с узкими глазами, подведенными черным, а сегодня еще и с тошнотворными колпаками на вороньих