Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди
Под знаком протеста против бездушия буржуазного общества, развитие которого все явственнее ведет к стандартизации человеческого бытия, к его духовному нищанию, раскрывается иранскими новеллистами и трагедия личности, подавленной и обезличенной пустотой и бесцельностью жизни. По существу, это один из аспектов сквозной для литературы Ирана проблемы «маленького человека», и в разработке этого аспекта особенно очевидна преемственность гуманистических традиций в творчестве новеллистов разных поколений.
Тяготится серыми, монотонными буднями герой рассказа Надера Эбрахими «Человек с окраины». Символом яркой, полнокровной жизни этому скромному, ничем, кроме разве своей хромоты, не примечательному сапожнику представляется мир спорта. Но он и сам понимает, что его мечта войти в этот мир, стать другом и утешителем чемпионов невыполнима. У рассказа, правда, счастливый конец: сапожнику повезло, он познакомился и даже провел целый вечер с одним из своих любимцев. Но ведь, вероятнее всего, прославленный чемпион уже на следующий день забудет о маленьком, смешном человечке, и тому еще теснее покажутся стены мастерской, увешанные портретами его кумиров. Тоскливо и однообразно тянутся дни и героев новелл Эбрахима Рахбара. Их унижает ощущение собственной незначительности, отсутствие высоких целей и стремлений, никому не нужная чиновничья работа и в то же время страх потерять ее. Ведь даже робкая попытка защитить свое человеческое достоинство, на которую отважился мелкий банковский служащий в рассказе «Обида», грозит ему увольнением. Неудовлетворенности и опустошенности своих персонажей писатель противопоставляет мир естественной гармонии, заключенной в природе. К ней устремляется изнемогающий от тоски и скуки герой новеллы «Ожидание любви». За городом, среди зелени и весеннего цветения, он ощущает давно уже не испытывавшийся им прилив сил, чувствует себя способным преодолеть трудности, любить людей и быть нужным им.
Духовное опустошение человека, поглощенного рутиной обыденности, — этот мотив присутствует и в новелле Хушанга Гольшири «Как всегда». Однако он подчинен здесь решению иной проблемы, проблемы выбора образа жизни в мире зла и несправедливости. Как жить? Принимать ли этот мир таким, какой он есть, или отвергнуть его? Приспособиться к его законам или сопротивляться им? Таковы вопросы, составляющие нравственно-философскую основу проблемы, поднимаемой писателем. Он не дает на них прямого ответа. Но в переплетении судеб своих героев, в их внутренних конфликтах показывает, как уныла и бессодержательна жизнь тех, кто стремится уйти от жестокой действительности в устоявшийся, раз и навсегда заведенный порядок существования, тех, кто видит в неизменности привычного спасение от треволнений мира. Правда, образ героя, выбравшего иной путь и погибшего, очевидно, от полицейской пули, очерчен весьма бледно. Приглушенно, в самых глубинных пластах повествования упоминается и о политических событиях, вероятно начала 60-х годов, о стычках полиции с рабочими. Такая «нераскрытость» наиболее острых фабульных моментов, скорее всего, объясняется гнетом цензуры. На откровенно политические темы в 70-е годы было наложено особенно строгое табу, и иранские писатели обращались к ним с большими предосторожностями. (Так, в новелле того же Хушанга Гольшири «Человек в красном галстуке» критика внутриполитического курса шахского правительства, направленного на подавление элементарных прав и свобод, дается в оболочке юмористического, пародирующего приемы дешевых детективов рассказа о туповатом, но ретивом в своем служебном рвении полицейском агенте, то и дело попадающем в нелепые ситуации и доводящем выполнение инструкций по сбору сведений об «объекте наблюдения» до абсурда.) Как бы то ни было, новелла «Как всегда» раскрывает новую грань в развитии современными иранскими писателями темы «маленького человека». В сочувствии и сострадании авторов к его невзгодам слышатся и нотки осуждения пассивности и социального бессилия.
Своеобразным подтверждением этого и как веление самого времени в творчестве писателей Ирана последних лет все настойчивее звучит мотив духовного распрямления личности, действенного сопротивления человека гнетущим его силам. В сборнике эта тема пронизывает символику рассказа Надера Эбрахими «12+1», определяет смысл аллегории Самада Бехранги об отважной черной рыбке, которая не захотела лениво и бесцельно слоняться в маленьком ручье и, чтобы в старости не жалеть о напрасно прожитой жизни, поплыла к далекому огромному морю; этот же мотив вливается в плоть содержания новеллы Ахмада Махмуда «Чужие». В идейно-тематическом плане, да и в социально-психологической характеристике персонажей эта новелла как бы логически продолжает уже упоминавшийся рассказ писателя «Наш городок». Если в «Нашем городке» герои безропотно принимали обрушивающиеся на них беды и скорее мечтали о протесте, чем протестовали, то в новелле «Чужие» создан образ борца, защитника интересов слабых и голодных. Ведь «чужие», против которых выступил Немат, для тружеников юга Ирана, где долгое время особенно бесцеремонно хозяйничали англичане, а затем американцы, были конкретным социальным злом, непосредственными виновниками их страданий. Неравный поединок закончился гибелью Немата и его соратников. Рассказ завершается многозначащей сценой прощания рабочих и жителей окрестных селений со своим героем. В угрюмом молчании людей, наблюдающих надругательство палачей над мертвым телом Немата, чувствуется не только скорбь, но и гнев, сулящий «чужим» возмездие.
«Чужие» — единственный в сборнике рассказ, в какой-то мере касающийся жизни иранского крестьянства. Остальные рассказы в основном рисуют более знакомую авторам жизнь различных слоев городского населения. Но даже при такой ограниченности материала очевидно намерение писателей как можно полнее охватить явления действительности, глубоко проанализировать разнообразные и сложные проблемы, как традиционные для литературы Ирана, так и выдвинутые современными условиями. Все это заметно расширяет творческие возможности иранской новеллистики, обогащает ее новыми художественными открытиями.
Пристальное внимание молодых авторов к внутреннему миру человека заметно усиливает психологизм персидской новеллы, изгоняет из нее риторичность, прямолинейную дидактику, слащавый сентиментализм, ранее свойственные произведениям многих иранских писателей. Психологический аспект изображаемых коллизий теперь все реже выносится на поверхность повествования, в авторское описание мыслей и чувств героев. Он чаще проступает в поведении самих персонажей, в их восприятии событий, в колоритных, психологически емких деталях. Однако даже при внешней камерности тех рассказов, в которых основным объектом изображения становится психология героев, всегда дает о себе знать социальная обусловленность их душевного состояния.
Стремление новеллистов раскрыть жизненные явления в их социальной и психологической конкретности ведет к большому разнообразию жанровых форм рассказа, стилистической манеры письма, сюжетной и композиционной структуры произведений. Даже по одному этому сборнику можно судить о широком жанровом диапазоне иранской новеллы. Здесь и остросюжетные драматические произведения, и сатирический фельетон, и тонкие, лирические эссе, и легкие юморески, и этюды «настроения», и сказка-аллегория, фотографически точные «зарисовки с натуры»… Порой даже у одного и
