Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Мне стало душно, я почувствовал, как лицо наливается жаром – вот ведь стыд, ведь старуха там все слышала. Как мы тут… И кровать, кровать эта проклятая, и стоны всякие – вот ведь срам, господи!

– Глухая она, – угадала мои мысли буфетчица. – Ей почти сто лет. Хочешь?

Она подставила окурок к моим губам, я вытянул шею и затянулся. Потом еще раз.

– Погоди, еще дай, – глубоко вдохнул в третий раз.

Я не курил две недели, пока болел. От трех глубоких затяжек голова поплыла: каморка качнулась, темный потолок наклонился, хворый свет ночника оказался почти янтарным, почти волшебным. Стыд сменился безразличием – старуха-то и вправду, поди, совсем глухая. Да и какая разница, если разобраться, какая разница?

– Девчонкой она в замке служила, – сказала буфетчица как бы нехотя.

– Кто? – Я не сразу понял, что она – про свою бабку.

– Перед войной, той, первой, ей приснился странный сон: пришел к ней бродячий птицелов, достал из клетки канарейку и говорит: вот тебе канарейка, иди к часовне, там подземный ход. Как спустишься вниз, отпусти птицу и следуй за ней: куда она полетит – туда и ты ступай. Через тайный ход канарейка тебя приведет в грот. Там сундук, а на сундуке змея. Ты змеи не бойся – она проглотит канарейку и позволит тебе открыть сундук… – А там золото, конечно, – насмешливо перебил я. – Сокровища!

– Нет.

– А что?

– Утром бабка проснулась, а на кровати канарейка сидит…

– Да ладно!

– Бабка догадалась, что не птицелов то был, а бес. Хотел ее так заманить в подземелье на съедение змее голодной, что сторожит сундук. Бабка открыла окно и выпустила канарейку на волю.

– А в сундуке-то что?

– Она выпустила канарейку, а на следующий день началась война. – Буфетчица замолчала, потом добавила: – А в сундуке том – сердца невинные.

– Не золото? Вот всегда так!

– Дурак, – насмешливо сказала она. – На месте нашего замка стоял другой, древний, его немецкий рыцарь построил. Крестоносец. Вернулся из похода с сокровищами награбленными, говорят, богаче его никого не было в округе. Он призвал мастеров из разных стран – французов и итальянцев, чтоб ему замок построили. Самый красивый и с тайным подземельем для сокровищ. Известь замешивали не на воде, а на молоке. Окрестные крестьяне под страхом смерти каждый день привозили по одной кадке молока. Когда мастера достроили замок, рыцарь устроил пир. В ту же ночь ему явился дьявол, сам Сатана. Мастера эти знают все секретные ходы, сказал дьявол, все твои тайные сокровищницы. Убей их, а сердца отдай мне! За это получишь мое покровительство: никто и никогда не посмеет посягнуть на твое богатство. Рыцарь выполнил приказ Сатаны: заколол спящих мастеров, вырезал их сердца и сложил в сундук. Тот сундук он отнес в склеп, а там уже его ждала змея.

– Какой бред… – непроизвольно вырвалось у меня.

Я почти не слушал. Мне вспомнился Гусь, несчастный и одинокий. Никому на свете не нужный. Его там нашли, в этих катакомбах, замерзшего насмерть с пустой водочной бутылкой и картонкой из-под снотворного. И никакого тебе Сатаны, никаких сундуков, набитых сердцами, – жизнь гораздо скучней и проще: ты одинок, и до тебя нет никакого дела не то что дьяволу, никому. Ни родителям, ни брату, ни Инге, ни даже вот этой толстой буфетчице. Никому.

– Озеро при замке крестьяне прозвали Красным. За любую провинность рыцарь наказывал крепостных: пытал и казнил – отрубал руки-ноги, головы. Кровь стекала в озеро, и вода становилась багровой. Днем за рыцарем везде следовала черная тень, все в округе знали, что это черт. А когда наступала ночь, черт спускался в подземелье и там записывал на лошадиной шкуре все грехи рыцаря.

– Кровью?

Лайма не обратила внимания.

– А гора Висельная раньше называлась Девичьей горой. Под горой той была мыза, там девки лен трепали. А по вечерам забирались на гору, песни пели, в «Хромую лису», в «Стаю уток», «Лапса дарза» играли. И про жестокого рыцаря болтали, мол, не видать ему рая, будет он висеть в аду вниз головой. Одна из девок, желая выслужиться, донесла на подружек. Рыцарь услышал и сильно разозлился – он-то знал, что так ему и суждено в аду висеть вниз головой. Он тогда приказал сколотить на Девичьей горе виселицы, а девок повесить. Так они и висели, пока вороны не исклевали…

Лайма запнулась. За стенкой снова заблеяли, я тут же представил себе древнюю старуху, жуткую, вроде ведьмы – нос крючком, клык во рту.

– …пока вороны не исклевали все мясо до костей, – закончила Лайма.

На бедре я почувствовал ее пальцы, они совершали щекотное путешествие в сторону моих гениталий.

– А знаешь, как звали того рыцаря? – спросила она, спросила почему-то шепотом, горячо дыша мне в самое ухо. – Знаешь?

Я, конечно, не знал. Но, безусловно, догадывался.

16

Пока я болел, Валет, боясь заразиться, ночевал на раскладушке в коридоре. С моим выздоровлением карантин закончился, брат вернулся на свое законное место, но раскладушка, обычно обитавшая на антресолях, так и осталась стоять у дверей в нашу комнату. Именно на нее я и налетел в потемках.

– Басурманы! – рявкнул из родительской спальни отец. – Ну, что там еще?

– Раскладушка, – ответил я шепотом и повторил громко: – Раскладушка!

Валет тоже не спал, читал.

– Ты в курсе, который час? – спросил он, не отрываясь от книги.

– Ты мне не сторож, – ответил я.

Брат шутки не понял, посмотрел на меня поверх книги. Эрих Мария Ремарк, «Триумфальная арка», я ее читал года два назад.

– Слышь, Чиж, – начал он, и мне сразу стало ясно, что ему от меня что-то нужно.

– Ну? – спросил я.

– Инга – кто это?

Я как раз стягивал свитер через голову, так и застыл в темноте.

– Кто тебе про нее сказал? – спросил настороженно.

– Да ты сам, когда болел. «Инга, Инга, – кричал, – не смейте…»

Он вдруг осекся и после паузы растерянно произнес:

– У тебя вся спина исцарапана…

– Где? – Я сорвал свитер вместе с майкой, вывернул шею, безуспешно пытаясь разглядеть спину через плечо.

– Это кто тебя так?

– Сильно?

– Ну!

Неожиданно выяснилось, что у нас в комнате нет зеркала. – Это она? – спросил Валет. – Инга?

Спросил чуть ли не с почтением. Я продолжал крутиться, как пес за собственным хвостом. Разглядеть раны мне так и не удалось, рукой я, правда, нащупал шершавые царапины. Они совсем не болели.

– Нет. Не Инга. – Я сел на край своей кровати. – Лайма это.

Валет даже приподнялся. Не сводя с меня