Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Влад и не знал, что она принимает столько лекарств, в других помещениях квартиры их не водилось вообще. Решительная во всех отношениях мадам профессор, оказывается, стеснялась болезни и старости. Влад застелил оставленную в беспорядке постель розовым атласным покрывалом.

Книги на этажерке он знал. Валентина Игоревна их цитировала с любого места. Некоторые советовала прочесть, другие, в частности «Бесов», рекомендовала отложить на более поздний возраст, а вот с пушкинскими «Повестями покойного Ивана Петровича Белкина», наоборот, советовала не затягивать. Заинтересовала Набоковым, выдав по памяти во время одного из «философских» споров (спорил, понятно, только Влад): «Но есть печали, которых смертью не лечат, оттого что они гораздо проще врачуются жизнью и ее меняющейся мечтой»[36].

Здесь же, вероятно, должна была стоять «Самая легкая лодка в мире» Коваля с размашистой дарственной надписью автора, но ее Влад зачитал, в смысле не успел вернуть.

На столе поверх бумажных завалов – распухший от закладок лотмановский сборник. Валентина Игоревна несколько месяцев читала его с карандашом и, не стесняясь в выражениях и характеристиках, дискутировала с авторами-участниками. Про Лотмана Влад знал, что он – «отец русской семиотики», не понимая, впрочем, последнего слова.

Третья, дальняя комната была своего рода кладовкой Синей Бороды. Ведущая в нее белая дверь с вставленной вместо стекла крашеной фанерой никогда не открывалась. Сама Валентина Игоревна заходила туда редко. Звуков изнутри не доносилось. Даже шкодливая и любопытная за троих кошка по имени Соня Мармеладова четко знала, что заходить туда категорически не следует.

С Финном кошка соблюдала дружественный нейтралитет, обозревая волкособа с какой-нибудь верхотуры. После смерти Валентины Игоревны кошку забрала ее подруга Эмма Робертовна.

Влад толкнул дверь и обалдел. Нет, в комнате не было ничего необычного… кроме тайны. Влад испытал даже некоторую обиду, что оказался непосвященным. Хотя, наверное, так было лучше. Знай он эту тайну раньше, как бы повел себя?

Влад вернулся в гостиную, нашел телефон и, проверив наличие гудка, набрал домашний номер. Диск старого аппарата заедал и трещал, как ленивый сверчок.

– Мама, это я. Скажи, у Валентины Игоревны были дети?

В трубке повисла настороженная тишина.

– Скажи, – настойчиво повторил Влад.

– Был сын… – Влад физически ощущал, как мать подбирает слова. – Помнишь, в восемьдесят шестом теплоход «Нахимов»?[37] Они путевку купили… Сын Валентины, жена его и Игорек. Он до этого у бабушки полтора года жил, пока родители в Афганистане…[38]

Мать говорила что-то, но Влад уже повесил трубку.

Перед глазами стояла комната, которая все еще ждала маленького мальчика. Не мемориал, нет, просто жилье, переведенное в режим ожидания. Шкафчик с игрушками, карандаши в банке из-под венгерской черешни, разноцветные корешки книг. Единственная странность – вырезанные из цветной бумаги снежинки на окне. И сквозь них – солнце, пышная серебристо-зеленая листва тополя. Август.

Влад потянулся достать с полки знакомые с детства «Денискины рассказы», а вместе с ними выпала черная клеенчатая тетрадь, из нее веером – черно-белые фотографии. Влад поднял одну. Улыбающаяся пара с коляской на фоне павильона московского ВДНХ, на другой – малыш гордо демонстрировал пластмассовую лопатку.

И ведь ни разу ни одного намека! Валентина Игоревна вообще рассказывала о своей жизни либо смешные, либо поучительные истории. И все – без привязки к возрасту. Влад понял сейчас, что все время знакомства считал: она всегда была и всегда будет такой. Ну примерно. Хотя была одна история, как она поехала учить русскому языку братский народ Кубы. Море, солнце… Только там внезапно оказалось совсем нечего есть.

– Вот представь себе это, – говорит Валентина Игоревна, – пальмы, жара, ребятишки смуглые, глазастые – и тоже все голодные, кстати, – а я им про страну, где семь месяцев в году снег. Вечером танцы, фейерверки, «el pueblo unido jamas sera vencido». Ну и мы – «к борьбе за дело Коммунистической партии…»[39]. Ко мне девчушка подходит. Мелкая совсем, годика два, думаю. Подходит и говорит: «Если что не так, просто падай на пол». А в Москву меня возвращали военным бортом, ходить я не могла, весила тридцать два кило.

И конец истории скрывается за ироничной улыбкой. О том, что с тех пор в ее жизнь вошел постоянный страх, рассказывать Владу Валентина Игоревна не стала. Она не то чтобы начала бояться самолетов и вертолетов, просто ее бросало в дрожь, когда мир вокруг начинал подниматься или опускаться. Картами своими, специальными, нарисованными от руки, она тоже обзавелась примерно тогда.

* * *

Битву за квартиру Владу выигрывать не пришлось. Так напугавшие мать «дальние родственники» растворились еще до начала судебной тягомотины.

Он официально вступил во владение и совсем перестал общаться с матерью, всякий раз при встрече намекавшей на необходимость улучшения жилищных условий. Это бесило отдельно и сильно.

Что делать с нечаянной жилплощадью, он не знал. Единственный раз попытавшись там переночевать, быстро и позорно сбежал обратно в дворницкую. Хотя при чем тут позорно… У него натурально начинала кружиться голова, стоило вставить ключ в замочную скважину. Внутри он часто замирал, всматривался, вслушивался. Ему мерещились призраки. Они прятались за потрескивающими, отстающими обоями. Представлялся мальчик Игорек и его улыбающиеся с фотографии родители. Они вошли в стены, смотрели из пыльной глубины зеркала. Влад помучился-помучился и занавесил зеркало обратно пледом. Так и стоит теперь.

Как-то, отправляясь на дежурство в бункер (сутки без прогулки Финн выдерживал с трудом и потом мстил, приходилось оставлять его Сашке), он пожаловался другу на свои проблемы.

Они курили у подъезда, прикрываясь полуоткрытой дверью от косого секущего снега. Финн демонстрировал превосходство северных генов, увлеченно копал хилый еще ноябрьский сугроб. Сашка молчал, хмурился. Этой осенью он в очередной раз навсегда оборвал свой роман с миром ихтио.

– Не могу я там, в квартире этой! – ругался Влад. – Меня там с первого раза, когда один пришел, плющит и таращит. Еще и мать над ухом зудит. Очень хочет хату к рукам прибрать. Только хрен ей!

– Так продай, – внезапно предложил друг. – Продай, а деньги пропьем.

– Это же очень до хрена водки?

Сашка серьезно кивнул и потянул волкособа за брезентовую стропу.

Глава 11

Ол нид из лав

– Эй! Иди сюда скорее!

Я обернулась и не поверила глазам. Лариса! К первой паре! И не в облике плохо сохранившегося зомби. Бодра, возбуждена, явно хочет поделиться чем-то, что ее распирает.

– Ты чего так долго, я тебя уже полчаса жду!

– Да? А ты уверена, что не снишься мне? – Я