Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

– День уже, – сказала она, – а ты спишь.

– Не спал долго. Устал. А ты кто?

– Маруся. Я совсем не сплю. Времени жалко.

– А не рано… жалеть?

– Нормально. Я умираю так-то. Надо все успеть.

Скворцов пригляделся, но никаких видимых симптомов чего-то смертельного не нашел. Разве что отсутствие прически – это могла быть не мода, а перенесенная химия.

– Онкология? – спросил он осторожно.

– Генетика. Прогерия[33].

Скворцов порылся в институтской латыни. Да, бывает такая генетика.

– Врачи сказали?

– Ну не Пушкин же! Я скоро поеду в Америку, в специальный хоспис, у нас таких нет. – Она улыбнулась зло. – А пока здесь. Из больницы смылась. Какого хера, если все равно помирать? А как отмашку дадут, проявлюсь.

– А родители?

– А родители… – она растоптала окурок в невидимой пепельнице, – во Вьетнаме. На пээмже.

Играть взрослую у Маруси получалось плоховато. Всей взрослости в ней было одно понимание, что впереди ничего нет. Не жилец – это ей вдолбили с самого начала. Отец сбежал почти сразу. Мать держалась сколько могла. Новый муж ее убедил, что так будет лучше. Что надо жить дальше. Теперь и они сбежали. Мама звонит тайком, этот запретил.

– Да уж, история.

Скворцов сел в одно движение. Вторым выхватил у Маруси новую прикуренную сигарету.

– Курить вредно. – Он затянулся. – От этого кто-то умер. Кажется, лошадь, но я не уверен, может, бык или овца.

– Я ж не от этого умру. – Маруся фыркнула.

– Точно. И совершенно точно не сегодня. Сегодня ты будешь моим гидом. Я тут новенький.

Маруся посмотрела на Скворцова недоверчиво. Новенькие в ее понимании выглядели как-то иначе.

– Пойдем покажу, где кухня.

Кухня обнаружилась там, где Скворцов совсем не ожидал. Была она уютной, но не нынешним, а почти исчезнувшим уже советским уютом. Даже стены выкрашены той самой, памятной по детству зеленой краской. Скворцов привычно поискал безопасный угол, нашел и устроился.

Маруся удостоверилась, что гость в порядке, выпорхнула, но сразу вернулась. В руке дымилась очередная сигарета.

– Все скоро уже придут, – сообщила она в пространство и выпустила струю бледного дыма.

– Кто – все? – Скворцов тоже закурил, помянув незлым тихим словом теорию созависимости.

– Да разные. – Маруся пожала плечами. – Я не запоминаю. Кошки лучше. Но их здесь нет.

– А ты в кафе «Кошкин дом» бывала?

– Зачем?

– Слово такое «котокафе» слышала?

Маруся пожала плечами.

В кухню зашел Сашка, на ходу растираясь махровым полотенцем.

– А-а, познакомились уже.

– К себе пойду, – заявила Маруся. – У вас тут сейчас мужские разговоры начнутся. А про котокафе – да? – ты мне потом отдельно расскажешь.

Когда за Марусей закрылась дверь, Сашка небрежно кинул полотенце на подоконник и устроился на табурете напротив Скворцова.

– Ну, как тебе?

Скворцов пожал плечами. Он все равно не смог бы сказать словами, как ему лысая девочка со смертельным диагнозом.

– Откуда она у тебя?

– Прибилась. Я психолог детский в одной из прошлых жизней был.

«Совпадение?» – думал Скворцов, пока Сашка рассказывал, что купил по дешевке и не совсем законно этот странный пятиугольный (не видел еще, ну ничего, потом покажу) дом. Зачем купил? Низачем, просто так фишка легла. А уж если фишка легла, что поделаешь…

Дальше разговор незаметно, но ожидаемо свернул в русло прошлой профессии хозяина. Выяснилось, что после того, как с ихтиологией не вышло, Сашка поступил в пединститут на психологию, выучился и пошел по научной линии. Она-то его и подкосила, когда один из мальчиков, с которыми Сашка работал, шагнул с крыши в состоянии аффекта.

Крыша была высокая, так что вдрызг. Сашка понимал, что, если занимаешься суицидальными тенденциями у детей и подростков, рано или поздно обязательно случится нечто такое. Он просто не думал, что это так ударит его самого.

Ну что ж, круто менять жизнь ему было не впервой. А теперь в ней появилась Маруся. И другие, каждый со своей «фишкой» и своей судьбой, приведшей их в странный дом.

Скворцов кивал. Он и сам мог бы порассказать, только с некоторых пор берег истории для Ларисы, остальным – жадничал.

– Пора мне, – сказал он, когда Сашка замолчал перевести дух, – да и люди у тебя придут.

– Работать или жена ждет?

– Работа не волк, а жена не ждет. – Скворцов снова подумал о Ларисе. – Нет жены.

– Оставайся, а? На тебя Маруся… мм… реагирует. Видит в тебе чего-то, в других не видит, смотрит как на пустое место… А к тебе сразу пришла.

Закурили.

Странная, как маленький жук с черной спинкой, ночь опускалась на город. Маруся смеялась хохотом-грохотом. Выходило мелодично и тоже странно. А с последней сигаретной затяжкой обновился мир. И сам Скворцов обновился. И сигареты такие, самые первые тонкие, длинные, обернутые будто «чешуйчатой» коричневой бумагой, исчезли еще в девяностые[34].

Он вытряхивает из пачки новую и протягивает собеседнице.

– А прическу куда дела?

– Мамка сбрила. Вши.

– Она же у тебя сбежала. С отчимом.

Девочка пожимает плечами. На ней старая советская школьная форма: черный фартук поверх коричневого платья. Сигарета горит, как бикфордов шнур. Маруся затягивается и бросает окурок в сухую пыль. Ветер грохает рассохшейся оконной створкой с зубастыми осколками стекла понизу. Пол завален мусором. В такие заброшенные места лучше не соваться без необходимости.

Поговаривали, что здесь орудует маньяк, но люди всегда что-то рассказывают.

«Только я не был здесь в девяностых. Я никогда не забываю мест, где был хотя бы раз. Стало быть, я опять сплю либо схожу с ума. Тоже опять…» Скворцов отступил в дверной проем и вдвинулся в шум и суету. Орало радио, и в такт ему синхронно-замедленно двигались какие-то неизвестные девицы.

«Будем пить!» Портвейн лился в разномастную тару.

Скворцову стало весело и жутко. Время, назад!

– Ой, какая собачка! А погладить можно?

– Он пес. Волкособ. Финн зовут.

Парень в линялом анораке держит за ошейник улыбающегося песьего подростка.

Парня зовут Влад. А девушку, которая, припав на колени, треплет Финна за уши, следует называть Иля. На ней короткое, выше колен, платье в косую серую полоску. Скворцов попытался узнать кого-то еще, но остальные лица чужие, незнакомые.

В дверь заглянул Сашка.

– Эй, сосед, пойдем покурим? – крикнул он.

Скворцов протолкался мимо танцующих. Он не сразу, но понял, что его беспокоит. Сашка был «нынешний», а не из того веселого времени.

– Пойдем пройдемся.

– Скажешь, милый, – спросил Скворцов хрипло, – какое нынче тысячелетье на дворе?

– Прошлое. – Сашка прикурил и улыбнулся. – Год этак девяносто третий. Или пятый. Оно не часто,