Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
– Есть хорошие новости. – Витас кое-как уселся на маленьком стульчике напротив Анатолия и сделал вдох сквозь зубы, точно затянулся сигаретой. – Два нераскрытых дела с потерянными мальчиками действительно существуют… Твой сын сможет показать улицу и дом, где его держали взаперти?
Анатолий нахмурился, ему совсем не хотелось, чтобы Кота привлекали к расследованию.
– А без этого никак нельзя? – буркнул он.
– Полиция должна обнаружить тела, – рассудительно парировал Витас. – И если подозреваемая действительно где-то закопала детей, придется ее допросить.
– Да парень мой бежал из этого страшного места сломя голову, – вспылил Анатолий. – Как он мог запомнить дорогу, да еще и в чужом городе? В ваших переулках кто угодно заплутает.
– Ну, переулков не так уж много. Старый Вильнюс совсем не велик по площади. Если мальчик опишет дом, даст какие-то приметы, полиция выйдет на подозреваемую быстро. Да и не мог он опять-таки далеко уйти от гостиницы в день похищения.
– Тогда только в моем присутствии, – отрезал Анатолий. – Я его не отпущу ни на шаг от себя.
– Хорошо, хорошо, – Витас выставил перед собой обе бледные ладони. – Как скажете. Полиция заинтересована в сотрудничестве.
Так ничего и не заказав у немки, но оставив чаевые, Анатолий с Витасом прошли пешком до гостиницы.
Витас сказал, что парк редко посещают в будние дни и о нем почти не упоминают в путеводителях. И всё же, как только следственная бригада оказалась в парке, несколько офицеров расставили барьеры и конусы, чтобы перекрыть главный вход. Аллея, посыпанная какой-то рыжей хрустящей крошкой, была обсажена молодыми кривоватыми липами, впереди горбился замшелый каменный мостик. Джулия шагала тяжело. Ее с двух сторон контролировали полицейские в темно-синей униформе, на их плечах блестели серебристые значки с гербом полиции Литвы. Массивные черные ботинки конвоиров были похожи на рокерские сапоги Кота, которые купили перед отъездом в Литву.
Иногда Джулию била крупная дрожь, тело ее неестественно тряслось, казалось, только вязаная одежда удерживает эти куски мяса на костях. Она шла по узкой тропинке, иногда оборачивалась и сверлила Анатолия безумным взглядом. В какой-то момент даже остановилась и зыркнула на Платошина-старшего с вызовом. Витас гаркнул что-то на литовском, и Джулия, подталкиваемая полицейскими, заковыляла дальше. Лабас поравнялся с Анатолием и пошел рядом, будто тоже конвоир. Анатолий, сам не понимая почему, напросился присутствовать при эксгумации тел, и дядя Витаса, большой полицейский чин, нехотя разрешил, но поручил племяннику сопровождать русского свидетеля.
Метров через сто процессия свернула с аллеи и двинулась дальше по тропинке, мощенной скользким булыжником. Деревья сделались выше, трава сочнее, и вокруг, несмотря на середину дня, сгустился особенный кладбищенский сумрак. Только иногда сквозь кроны пробивался солнечный луч, бликуя на плечах полицейских, на полированных табличках с именем и званием, пришитых над карманами. Иногда у кого-то из полицейских срабатывала рация, и после очередного треска и литовских слов Витас сообщил Анатолию, что с северной стороны парка подъехали судмедэксперты.
Впереди открылась крошечная поляна, не очень ухоженная, заросшая мелкими белыми цветами. Посреди поляны возвышался дуб. Кора его напоминала старую медвежью шкуру. Джулия повела полными плечами, стряхнула конвоиров и сделала несколько шагов по густой некошеной траве.
– Здесь! – она притопнула.
Полицейские достали ленту и стали разматывать ее вокруг полянки. Самый юный (Анатолий решил, что это стажер) вбивал в землю металлические стойки и натягивал ленту между ними. Получился четкий периметр, запретный для посторонних. Стажер и еще двое полицейских направились к ближайшим аллеям, чтобы не пропускать любопытных прохожих, которых, правда, было немного, к месту эксгумации.
– Пожалуйста, пройдите по другой дорожке, – слышались сквозь заросли мягкие голоса с твердым акцентом.
Тем временем трое дюжих полицейских взялись за лопаты. Зачавкала отбрасываемая в сторону мягкая почва. Сырые комья шлепались в кучу со звуком, с каким в столовке Штормового накладывали пюре.
Анатолий в любую минуту мог уйти, но что-то его удерживало. Это было не любопытство, а какой-то животный страх перед этой женщиной, у которой, казалось, начала расти борода, будто реальность смешалась с тем воображаемым кино. Анатолий хотел убедиться, что эту страшную циркачку действительно посадят, иначе ему предстоит бояться за сына всю жизнь. А еще было что-то не очень приличное, немилосердное, эгоистичное – Анатолия потряхивало от мысли: «Слава богу, это случилось не с моей семьей».
Полицейские заглубились в черную грязь всего-то на полметра. Но их форменные ботинки, до того тускло сиявшие, теперь были обмазаны словно загустевшей черной кровью.
– Есть, нашли! – оглушительно крикнул один по-русски.
По тропинке подошли двое, мужчина и женщина, заставившие Анатолия вспомнить сериал «Секретные материалы», который он смотрел вполглаза, засыпая после трудного дня. Но это, судя по всему, были никакие не агенты ФБР, а здешние судмедэксперты. Литовская Скалли несла металлический чемоданчик. Лабас Малдер на ходу расчехлял цифровую камеру. Полицейские вылезли из ямы, и криминалисты, со щелканьем натянув латексные перчатки, приступили к своей работе. Мужчина сначала снимал общие планы, фиксируя, как казалось Анатолию, совершенно не относящиеся к делу детали вроде мощеной дорожки, мозолистых корней дуба, все приближаясь и приближаясь к яме. После того как он отснял грязный сверток из полуистлевшей простыни, полицейские, осторожно держа за углы, перенесли этот саван на расстеленную рядом пленку. Когда вспороли пропитанную чем-то черным ткань, показалось осунувшееся личико, слежавшиеся темные волосы, остатки клетчатой рубашки, бледная и неподвижная маленькая рука.
Анатолий следил за фотографом и будто видел эксгумацию его глазами. Вспышка! В детской ладони какой-то предмет, что-то оранжевое, не мандарин же? Вспышка, вспышка! Анатолий задержал дыхание. Скалли вздохнула, достала набор линеек из чемоданчика. Что она ими собралась мерить? Вспышка! Из ямы извлекли второй скорбный сверток. Совсем плоский и насквозь пропитанный тошнотворной гнилью. Второй трупик уже не был похож на живого ребенка. Из-под остатков расползшегося свитера выпирали ребра, а сверху все было посыпано заскорузлыми леденцами.
– Вялняс![4] – выругался Витас и посмотрел на циркачку. – Ты понимаешь, что натворила?
Казалось, Джулия маленьких покойников совсем не узнает. Она посмотрела на лабаса удивленно, затем равнодушно пожала плечами и запела какую-то колыбельную на литовском. Она улыбалась, мурлыча «А-а-а-а лю-ю-ю-ли…» – и на ее толстом лице не было ни тени раскаяния. Старший офицер сделал знак лабасу в форме, и тот, осторожно поддерживая за руки, повлек циркачку к машине. Она не сопротивлялась, продолжая улыбаться и напевать что-то себе под нос.
Малдер фиксировал каждую деталь: положение тел, состояние одежды. Скалли пинцетом извлекала то, что, по-видимому, станет вещдоками, осматривала их, запечатывала в пакеты, что-то замеряла своими линейками. Разжала мертвому мальчику пальцы и извлекла оранжевое яйцо от киндер-сюрприза. Вспышка! Поднесла к уху, как это делали в рекламе и взрослые, и дети, потрясла. Анатолий прекрасно знал этот жест, но не из рекламы, а от Кота.
Когда в Штормовом лил дождь, не абы какой, а дня на два-три, ручей от сопки Золоторудки вспухал, а Кот потирал ладони и начинал температурить от предвкушения. Еще через два-три дня, когда вода спадала, Кот шел на дело с пластиковым яйцом от киндера и Сильвиным пинцетом для бровей. Крупинки золота, оставленные большой водой на камнях, будто только Витиного зоркого глаза и ждали. В хорошие дни он набирал больше половины яйца и, приходя домой, делал ровно такой жест, как литовская Скалли. На охоту за самородками Кот брал с собой и других детей. В цветастых курточках, они пестрой толпой заваливались в магазин и важно, как взрослые в день зарплаты, обменивали золото на все на свете: молочную колбасу, заветренные апельсины, чипсы, игрушки, одежду… Взрослые об этом «детском» бизнесе знали, но не считали нужным вмешиваться: во-первых, экономия
