Дом из парафина - Анаит Сагоян

– Ты чего? – Наташка подняла на него глаза. С того самого дня, как они подрались, Наташка стала именно так смотреть на Сандрика: прожигая себе вход внутрь, в самую глубину. Смотрит и молчит. Даже задираться почти перестала. Спокойный такой, внимательный, прожигающий взгляд. Сандрик не мог его терпеть.

– Давайте просто скажем старшим, пусть выгонят ее из подвала, – предложила Майка, человек спокойный и мирный.

– Ага, чтобы она снова по ночам спать своими завываниями и воплями не давала, еще чего! – бросил Сандрик. – Может, ты, Майка, еще и Кошмара просить станешь?

– Я такого не говорила, знаешь ли, Сандрик! – огрызнулась Майка. Сандрик с Майкой почти никогда не цапались. Но сейчас он жаждал поддеть всех.

– Да. Ворониху надо проучить, – заключил Вовчик, выпрямил спину, а потом и вовсе встал. Огонек в его глазах стал голубым, как на газовой плите. – Я готов прямо сейчас.

– Вы в своем уме? – запротестовала Наташка и тоже встала. – Там, во-первых, темно, и сама она – черная как смола. Поди разгляди ее. Во-вторых, опасно идти вот так с голыми руками на злую собаку.

– А мы не с голыми, мы с камнями пойдем. И вон те кирпичи прихватим. – Вовчик покраснел от гнева. Он теперь жаждал крови не меньше, чем Сандрик.

А Сандрик рванул в сторону битого кирпича, оставленного за ненадобностью у достроенного соседом гаража. Наташка побежала за ним, схватила за плечи и привычно легко повернула к себе.

– Чего привязалась? Не хочешь с нами, иди своей дорогой! Бери Майку и иди!

– Я-то пойду. Но и тебя отговорить хочу. Понимаешь, это плохо.

– Иди Вовчика отговаривай, слышишь? Бедный мальчик, всплакнул, в ласковой твоей руке нуждается.

Наташка ударила Сандрика кулаками по плечам и оттолкнула.

– Ты не возьмешь эти кирпичи! И камни собирать не дам, понял?!

– Ворониху жалко, что ли? Всех достала она. Да на нее Кошмара не хватает! Не тех собак этот идиот мочит. Она же бешеная, посмотри, что она с Вовчиком сделала!

– Она не бешеная, и Вовчик – не подарок! Может, она сама в темноте испугалась!

– Наташка, я тебя не узнаю, – признался Сандрик наконец. – Нет, ты как бы такая же дура неконтролируемая, как всегда, но сейчас борешься за животное, которое не дает житья всему кварталу. Ты чего это вдруг?

– Она живая. Вы ее до смерти забьете.

– Да, именно так, – сухо согласился Сандрик.

И тут Наташка схватила его за воротник и бросила на стену гаража, придавив Сандрика руками. Ну, он и не сопротивлялся. «Посмотрим, – думает, – на что она способна».

– Помнишь, как там было? «Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль… Я даже знаю, как болит у зверя в груди». – И Наташка снова посмотрела на Сандрика, прожигая себе путь внутрь.

И его колени мгновенно стали ватными. Он осторожно потянулся ладонью к красной ее щеке, но тут Вовчик выхватил его из Наташкиных рук.

– Смотри, вот здесь целая куча. Собирай в этот мешок, – решительно скомандовал он.

И Сандрик насобирал целый мешок камней и ломаных кирпичей. На одном дыхании. Майка охала, качала головой, и только. А Наташка смотрела и молчала. Она молчала изо всех сил, пока у Сандрика не затрещали барабанные перепонки. Другая, совсем другая Наташка. Подмененная.

Первым на дело пошел Вовчик. Сандрик следом. А за ними безмолвно поплелись девчонки. Спустившись в подвал, все надеялись постепенно привыкнуть к темноте, но темнота, кажется, только сгустилась. В любой момент готовые схватиться за камни, мальчишки тихо опустили шуршащий мешок на землю. Воронихи не было слышно.

– Не подумали о свечке или хотя бы о спичках, – с досадой признал Вовчик. – Может, вернуться и взять дома?

– Не надо уже. Как есть, – решил Сандрик.

– Возвращаемся, ребята. Возвращаемся, и точка! – запаниковала Майка, которой мерещились силуэты в темноте.

– Вовчик, – Наташка снова положила руку ему не плечо, – может, ты опомнишься? Сандрик – ни в какую.

– Оставь меня! – Вовчик сбросил Наташкину руку, и Сандрик возликовал. «Не такая ты и нужная», – подумал.

Рычание послышалось совсем близко, в углу, у прохода, отчего ребята резко отпрянули назад и шумно потащили за собой мешок. И тут Ворониха залаяла вовсю.

Сандрик с Вовчиком, недолго думая, схватились за камни и кирпичи и стали закидывать угол, откуда доносился лай. Майка кричала, почти плакала. В страхе она и сама потянулась за кирпичом. А Наташка молчала, как будто ее здесь и вовсе нет. Но ее всепожирающее присутствие ощущалось и без света.

Сандрик кидал кирпичи, слыша, как попадает по живому мясу. Ворониха вопила, будто молилась. И еще он услышал другое. Слышал много и часто, между воплями Воронихи. Будто кто-то тонким голоском пищал. Но не Ворониха. Много кто пищал из того же угла, откуда вопила ворониха. И эти Наташкины руки, тянущие на себя тяжелый мешок. Ее руки, оттаскивающие Сандрика за локти. И ее молчание. И писк в черном углу. Писк, который Сандрик заглушал своим криком. И Вовчик, сопящий, почти смеющийся. И Наташка, которая все-таки здесь…

Когда вопли и жалостливое пищание стали постепенно стихать, а мальчики израсходовали почти весь свой запас кирпичей, Сандрик схватил последний кирпич и замахнулся в слабеющие звуки. И, наконец, затихло все.

Он тогда взревел, сжав изо всех сил кулаки, а потом повернулся и в полной темноте, наугад огибая стены и перегородки, выбрался на свет. С одышкой упав на ступени у входа в подъезд и спрятав лицо в коленях, Сандрик сглотнул так и не рассосавшуюся кислую слюну под языком и разрыдался, скуля, – точно как Ворониха. И кто-то там еще.

К нему поднялась из темноты Наташка, без слов присела рядом. Такая другая, взрослая. В лаву его не потянет. А он ей молится: помучай меня, отвлеки. Сровняй с землей. Что-то надо обязательно сказать. Нельзя так молчать. Полная тишина – она как беспросветная темнота. И в ней сейчас завоет Ворониха.

Сорняки

– Уезжаю я, – Вовчик щелкнул языком о нёбо, перевалился на другую ногу, запрокинул голову и стоял так в ожидании чего-то нового, что должно безусловно заполнить двор, обочину у автобусной остановки, квартал и целый город до самого горизонта.

– В деревню? – спросил Сандрик, развалившись на лавочке, до одури ослепленный солнцем в зените. Оно прожигало зрачки, и Сандрик старался не морщиться, отчего зрение слабело, и белый раскаленный свет будто обескровливал его.

– В кибуц.

– Чего?

– Кибуц.

– Какие бутсы? – придуривался Сандрик.

– Кошки ебутся! Да уезжаю я, понимаешь? – И Вовчик важно потер затылок. Было в этом что-то напускное, какая-то продуманная, отрепетированная красивость.

– Вид у тебя