Дом из парафина - Анаит Сагоян

свою у рта держит, глазами Наташку сжирает. Ненавистью и какой-то болезненной тягой ее одаривает, как дурак. А она – стена. Не пробьешь. Только уголки губ дергаются, как будто сейчас обсмеет его. А потом она вдруг к нему склонилась, кончиком своей сигареты в его сигарету уперлась.

– Ну, что застыл, ладонью прикрой! – говорит, не отводя ото рта сигареты и от него – прямого взгляда.

Сандрик и поднял ладонь, но самого в холодный пот бросило. А тут еще и Ворониха вспомнилась, Наташкин совсем тогда другой взгляд. Ее неуверенные попытки что-то начать говорить. Что-то было важно сказать.

Наташка поднесла зажигалку, и сигареты их окатило на стыке огнем. Они одновременно прикурили, не спуская друг с друга глаз. Показалось, что Наташкина рука с сигаретой на миг дрогнула. А потом Наташка внезапно потянулась ею к лицу Сандрика, приложила ладонь к его щеке, и он ощутил влагу ее губ на фильтре, выступающем меж пальцев и упершемся ему в кожу. А она не отнимала ладони и снова смотрела так, как тогда. Сандрик даже почувствовал тяжесть кирпича в своем кулаке. Ворониха скулила. И Наташка смотрела глазами щенка, и кирпич выпал из руки. Сандрик припал было к ее ладони сильнее, но Наташка так же внезапно сбросила руку и повернулась к ребятам, которые сосредоточенно разглядывали свои сигареты и выставленные прищепкой пальцы.

– Правильно, Вовчик, – Наташка затянулась, застыла не дыша и секунды через три выдохнула дым вместе со словами: – Надо валить!

Сандрика укачало. Он выдул клочья дыма, и ветром их вернуло к нему. Дым лег на щеки, просочился в глаза. Все они на районе казались друг другу жалкими и ненужными. Никому не сдавшимися. Таких, как они, выжигают, чтобы поле расчистить. У взрослых было болезненное, но давно привычное ощущение безвыходности, собственной ущербности. Миша раньше любил порассуждать про общество, в котором его ценили бы. Инга верила, что нелюбовь Миши оттого и проросла корнями, что никто его не ценил. Что все они варятся в одном котле. Что вина – собирательная, от каждого понемногу. И когда кому-то удавалось выбраться туда, на свободу, все замирали и завороженно смотрели на чудо.

– Вовчик, ты прям Бог! – призналась Майка, не верившая еще пару минут назад.

– Да ну, – отнекивался Вовчик, приняв осанку, достойную богов. – Всего-то другая страна.

– Хех! Всего-то! – Майка, не скрывая благоговения, мечтательно вздохнула и склонила голову к плечу.

Наташка молча и внимательно изучала Вовчика взглядом. Да и Сандрик был ошарашен. Учить иврит – это одно, а вот взять и смотать – это же какой-то смертельный трюк. Это как надо было извернуться! Категории радости или зависти куда-то отступили. Стали слишком мелкими. Было, действительно, ощущение близости божества, и всем хотелось помелькать в радиусе его воздействия.

– Это же по вашей еврейской линии, да? – поинтересовалась Наташка.

– Ну как бы да. Типа возвращение на родину, – замялся Вовчик.

– Кла-асс… – Наташка загрустила, но тут же кокетливо добавила, протянув к Вовчику руки: – Забери меня. Стану тебе женой! – И смеется так коварно.

– Маленькая еще, потерпи, – не особо отказывает Вовчик.

– Разве родина твоя не здесь? – спрашивает Сандрик, вскипая от милой такой беседы.

– Ну родился, вырос я тут. И что с того? Родина там, где ты свой. Папа говорит, в Израиле мы будем своими.

– Ну, это же пиздеж, – решился сказать Сандрик, и все мгновенно посмотрели на него.

– В смысле? – возмутился Вовчик.

– У мамы твоей фамилия еврейская – от мужа бывшего. Не еврейка она вовсе. Люди говорят. Чего молчите, все же знаете?! – И Сандрик в недоумении развел руками.

Майкина сигарета выпала из пальцев на землю. Наташка бросила короткий смешок в сторону, а Вовчик с недобрым прищуром уставился на друга.

– То есть что ты этим хочешь сказать, уточни? – Он подался угрожающе вперед.

– А то, что афера это чистой воды. Подделывание документов и все такое.

Сандрик едва успел среагировать на выпад Вовчика в его сторону. Багровый, с проступающими на шее венами, он придавил Сандрика к земле, и сорняк расцарапал тому щеку.

– Повтори! – прокричал Вовчик, но уже секунду спустя четыре руки с трудом растащили мальчишек в стороны.

– Че ты завелся так?! – Наташка трясла Вовчика, приводя его, разъяренного, в чувство. – Подумаешь, чушь сморозил. И что теперь? Кулаки в ход? Да тебя за такое поведение в твоем Израиле терпеть не станут! Это здесь нормально, а там за такое сажают. Назад отсылают. Ну вы оба дураки-и-и… – И Наташка осуждающе оглянулась на Сандрика.

Он отвел глаза. Противно стало.

– И вообще, знаешь что, Сандрик? – Майка в свою очередь вдруг завелась, засопела. – Дай человеку порадоваться! Порадуйся за него и сам. Он улетает, чтобы начать наконец жить. Не то что мы! – И Майка чуть не расплакалась: то ли от собственной и общей для них всех безысходности, то ли от переизбытка эмоций, которые обычно держала при себе.

– Остынь, Майка, – только и нашел Сандрик что ответить. – Не умеешь ты так. Перегреешься с непривычки.

– Замолчи! – Майкин выкрик распугал воробьев на ветках, она решительно встала, потянула за собой Вовчика и Наташку и пошла прочь. Вовчик по инерции встал, утаскиваемый Майкой, а Наташка даже с места не двинулась.

– Ты чего? – растерялась Майка.

– Я догоню, идите, докурю вот только, – тихо ответила Наташка.

Потухшую сигарету она снова зажгла, торопливо, без особого интереса докурила, смяла о блочный выступ, а уходить не уходила. Сидит, молчит. То сорняк иссохший сорвет, то камень подошвой пинает. Сандрик на нее смотреть не смеет. Иногда бросает быстрый взгляд на кисти ее рук: они, упавшие, в воздухе качаются.

– Думаешь, будь у тебя шанс смотать к черту на рога, не смотал бы? Так, чтобы намутить, подделать? Лишь бы смотать?

– Смотал бы, че.

– Вот и я тоже.

– А я не о том, – закинул Сандрик. – Пусть уматывает под любым предлогом.

– А чего тогда прицепился?

– Поза его божественная допекла. И то, как это нравится… другим… – Глядя в сторону, Сандрик ощутил на себе Наташкин любопытный взгляд. Она вдруг потянулась к нему рукой и играючи провела пальцами по расцарапанной, воспаленной щеке. Усмехнулась.

– Я вот точно смотала бы. Хоть в Израиль, хоть в Москву.

– К маме?

– Почему сразу к маме? Больно мне она нужна! Лучше, конечно, в Израиль. Там уж наверняка – свобода. А еще в Израиле всегда лето. И, говорят, там все улыбаются. На улицах незнакомцы друг с другом здороваются, представляешь?

– Ну-ну.

– Никогда не летала на самолетах. Каково это, интересно?

Сандрик молчит.

– Представляешь, с самолета в Москве схожу, адрес отыскала, в дверь стучу. И