Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Яша медлил.

«Скорее ты, блин!»

– Катя, я подумал…

Чушь, которую он нес, я не запомнила. Что-то там было про то, что я – это белый цветочек, который он не может, не имеет права сорвать…

Позже я поняла, что Яша просто переволновался и у него не встал… Мы оделись и ушли на балкон. Сидели там, пили молоко с мороженой земляникой и смотрели, как накатывает с океана шторм.

– Откуда у вас тут земляника? – спросила я.

– Мама где-то отвоевала.

Больше ничего и не было. Один раз, помню, сходили в краеведческий музей. Я бродила между витрин, почти не видя экспонатов. Запомнились только фронтовые письма треугольниками.

На выходе Яша предложил посмотреть на морских зайцев. Я согласилась, и мы отправились к заливу. Там, за ветром, у самой воды лежали несколько тюленей. Яша подобрал камень и кинул в море в их сторону. Один из тюленей сполз в воду и нырнул.

А потом мы сделали ЭТО! Ночью. Я больше не закрывала глаза. Яша закрыл. Лицо у него было как у маленького мальчика. Мне было горячо и больно.

Когда все кончилось, я ускользнула в ванную, набрала маму и расплакалась в трубку.

– Милая, ты так поздно? Это то, о чем я думаю?..

– Да-а.

– Поплачь, вымойся, возьми прокладку и ложись спать…

Я сделала, что мне посоветовали, и весь следующий день с Яшей не разговаривала. Он с ума сходил. С остальными-то я общалась как ни в чем не бывало.

* * *

Громыхнув цепями (господи, как Дима таскает на поясе этакую тяжесть?), я нашарила в кармане характерную упаковку. Единственное, чего боялась, – что Дима заставит меня надеть ему презерватив губами, как в том (мы смотрели вместе) фильме, как проститутку. Не заставил. Может, потому, что я закрыла глаза.

Он двигался на мне, а я чувствовала только холод плитки под локтем. Наверное, будет мозоль.

– Хорошо! – сказал Дима.

Полагаю, ему и правда было хорошо. Я за него порадовалась. Царапнула только мысль, что меня используют. Я взглянула, но ничего не поняла сквозь зажмуренные веки.

Дима наклонился, и цепь его браслета больно впилась в руку, зацепилась за кольцо со стрекозой. Я завозилась, расцепляя. Он ничего не заметил, зашептал только:

– Я хочу тебя, – и снова: – Хорошо…

«Поскорей бы все кончилось», – подумала я и закусила губу.

– Встань-ка в коленно-локтевую позочку, – шепнул он.

Холодный пол теперь под ладонями. Ровный, как мои отсутствующие эмоции. «Интересно, а как это могло быть со Скворцовым тогда…» – подумала я.

– Пожалуйста, сделай мне минет, – отреагировала реальность.

Я не спорила. Только бы все закончилось.

Наконец Дима уснул довольный, а я сходила прополоскать рот и теперь лежала, не к месту вспоминая «Дебют» Бродского. Сон обрушился поленом по затылку. Был он не похож на предыдущие. Не укладывался в хронологию, зато многое объяснял.

Я увидела другую войну – войну со стороны. Тот, кем я стала, не должен был попасть «за речку». Непыльная такая должность – перебирать бумажки и пригибаться, когда начальство не в духе. А еще напиваться по выходным, по вечерам, в середине дня, утром. Напиваться, когда прилетает «Тюльпан»[41]. Напиваться от каждого «до конца выполнил свой интернациональный долг»[42]. Потому что я свой – еще нет.

А в Ташкенте весна. Цветет все. Только эти черные бабы у ворот окружного госпиталя. Сегодня их нет, но я знаю, что они все равно там. И сигарета горчит. Говно это ваше «Мальборо». То ли дело в Питере. Там оно финское. И табак хороший.

Я прохожу коридорами, здороваюсь за руку с врачом. Он уже изрядно навеселе, но держится пока.

– На аэродром?

– Потом. Сначала в гарнизонный городок, там покажу.

Буханка «скорой» прыгает по колдобинам. У доктора в сумке нашатырь и все, что надо. Он, не стесняясь меня, прикладывается к бутылке с надписью «хлористый кальций», морщится и вдруг начинает рассказывать, какая замечательная весна в Ташкенте. Только он все равно через неделю в отпуск. Тут-то рыбалки нет, не то что у нас на Жигморе. Вот сразу с Колькой – пацан-то вырос уже! – и рванем.

– А школа?

– Так майские же.

И мы доезжаем. Вот он, нужный ДОС[43]. Подъезд первый, квартира девятая. «Как у меня», – отмечаю сквозь сон.

Длинная трель звонка. Дверь открывается почему-то с треском. Так отрывают присохшие бинты и старые обои.

– Что? – спрашивает с порога женщина с застывшим, незапоминающимся лицом.

Лицо у них одно на всех. Перекошенное и незапоминающееся. Я заглядываю в бумаги, чтобы не перепутать имена.

– Здравствуйте, Елена Николаевна. С прискорбием сообщаем вам, что ваш сын Скворцов Александр Андреевич погиб, выполняя свой интернациональ…

«Стоп! Скворцов ведь жив!» – подумала я и проснулась.

В салоне горел свет. Дима, зевая, бродил там и здесь, складывая в пакет следы нашего присутствия. Кристина мазала губы. Лиза сидела, ничем видимым не занимаясь. Рома деловито собирался.

Я спряталась за гардероб «Элегант» ценой в двадцать девять косарей и быстро переоделась.

– До завтра, – сказала я всем сразу.

Распахнула дверь, и стылый утренний ветер проткнул меня, словно шальная пуля калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Совсем как в контрé[44], только почему-то больнее.

Сейчас надо как-то прожить две пары, и можно домой. Я уже представляла, что умоюсь холодной водой, налью чая, сделаю бутерброд с сыром и помидоркой, съем и лягу спать. Наверное, снова будет Афган. Придется потом спросить маму: вдруг она знает, почему мне это все снится? Еще я подумала, что надо нормально поговорить со Скворцовым.

Лариса перехватила меня у нашего корпуса. Что-то эпическое грядет – второй раз подряд к первой паре.

– Привет. Пойдем на кладбище зоопсихологию прогуливать.

– Ну-у… Если на кладбище, тогда конечно, тогда пойдем.

И мы пошли. Лариса сутулилась, прятала руки в карманах крытой (откуда я знаю этот термин?) офицерской куртки – судя по размеру, явно с плеча Скворцова. Мимо нас тек знакомый город. Вот здесь, например, я покупала сборник Пастернака себе на день рождения.

– Ты права, – говорит Лариса, когда мы обогнули Всесвятскую церковь и вокруг не осталось ничего, кроме могил. – Ночью я говорила со Скворцовым и сама крутила в уме. Мы должны что-то придумать, чтобы не быть как-бы-хиппи.

За и над деревьями проплывает черная фигура Скорбящей Матери.

Я вспомнила внезапно, как мы еще в школе гуляли с Олей, Асей и Данилом здесь, у