Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

С Димой я после той ночи не разговаривала.

Промаялась до первого автобуса, встала, оделась, напевая подходящую к случаю песенку Чижа[46]. Проигнорировала Лизино: «Не уходи, останься, пожалуйста!»

Содрала с руки браслетку с тремя янтариновыми бусинами:

– Вот… это ему передай!

– З-зачем? – Пальцы у Лизы влажные.

– Хочу так.

Весной я узнала, что Лиза переспала с Димой в том же мебельном салоне через неделю после меня.

Что она, интересно, сделала с браслеткой? Не передала – факт. Выбросила? Оставила себе? Не знаю.

Я бежала к остановке, и трасса бросала мне в лицо пригоршни снега. От них становилось не лучше, но чище. Все расплелось незакрепленной фенечкой. Бусины-мысли разлетелись. Остались только грубые нити основы.

Злость. Ревность. Пустота.

Глава 12

Пээмже

Маруся ела мороженое. Вид у нее был сосредоточенный и довольный. Скворцов пил пиво.

– А ты? – спросила она вдруг. – Ты что, мороженое не любишь?

– Почему? Люблю. Просто экономлю.

– Деньги?

– Нет, конечно. Но вдруг ты захочешь съесть все мороженое, а одного не хватит. Вот пивом и перебиваюсь.

– То есть я могу съесть все?

– А не умрешь? – Скворцов чертыхнулся про себя: надо же было сморозить. – Извини…

– Да чего такого. – Маруся мечтательно закатила глаза. – От мороженого я бы умерла. Прикольно.

Скворцов улыбнулся:

– Не надейся. Месяц проваляешься с ангиной максимум.

Маруся задумчиво уставилась в вазочку. Там плавились обточенные, каждый со своего боку, шарики фисташкового, лимонного и еще белый с каким-то сыром. Скворцов смотрел на Марусю и думал, что у него, наверное, карма такая. Тянутся к нему девочки, помеченные смертью. Вот сейчас он что делает? Кормит мороженым, ведет смотреть кошек. Только ничего не исправить. Ни сейчас, ни в те, другие разы.

Она не знает, не видела, не была, не участвовала. Она даже не поймет, если он примется вдруг рассказывать про то, что, вернувшись в девяносто пятом из Грозного, элементарно не мог ходить по траве, только по асфальту. И главное – почему не мог.

Вот и Маруся уйдет навсегда, умрет, и с этим ничего не сделать. И не помочь тому мальчишке-танкисту с сожженным лицом, который плачет без слез, без глаз и хрипит не разобрать чего, да и не надо разбирать. И бледная как халат сестричка его же лет склоняется искусанными губами и шепчет: «Да-да, я здесь, мой хороший, я здесь, это я, мама». А он верит. И умирает. С этим тоже Скворцов не мог сделать ничего.

– Доела?

– Ага.

– Ну и ладушки. Пойдем к кошкам!

По дороге она выпросила еще кислородный коктейль с вишней. Скворцов купил просто из любопытства, но ничего кислородного в напитке не обнаружил, кроме совершенно отдельной ассоциации – разбивается зеркальная колба, и Хари, в смысле Наталья Бондарчук, корчится в судороге, оживает.

Подростком, когда он смотрел «Солярис» впервые, запомнилась просвечивающая сквозь мокрую ткань грудь с напряженным соском. Позже приоритеты сильно поменялись. Да и черт с ними. Все равно эта розовая пена не имела ничего общего с жидким кислородом.

Кошки Марусю потрясли. Куда-то делись и ее фатализм, и напускная взрослость. Она разулась и исчезла в контактной зоне. Кафе, куда кошек не пускали, ее не заинтересовало. Скворцова, чья надежда на пиво не оправдалась, – тоже. Падал медленный, мокрый, оранжевый в свете фонарей снег.

Над дверью динькнул колокольчик, и на крыльцо выскочила полузнакомая котохозяйка.

– Вы с вашей девочкой еще приходите, – улыбнулась она. – Я вам тридцатипроцентную скидку написала.

Скворцов невнятно пообещал.

Внутри Маруся сидела на полу полностью и совершенно счастливая. Счастье в виде трех бодрых котят ползало по ней и пищало. Сиамца и наглого беспородного по имени Лесь Скворцов уже знал. Третий котенок был без хвоста, но не потому, объяснила Маруся, что он инвалид. Просто он бобтейл.

– Пойдем, – она поднялась, – а то я вообще не отлипну.

– Пойдем, – согласился Скворцов.

Ему действительно надо было уйти отсюда, избавиться от мучительного дежавю. Это же точно не память. Не было в девяностых никаких котокафе, точно не было. Маруся – была. Хотя как она могла, ей лет-то…

Наверное, просто снегопад. Скворцов любил именно такой, медленный, тихий, всегда первый. На нем можно и нужно оставлять следы.

– Я хотела поговорить, только не знаю как, – сказала Маруся, вытаскивая из пачки сигарету. В уголках губ соткались из теней жесткие недетские складки. Такие появляются после тридцати. Или на войне. Или если у природы сбились часы и всю жизнь надо прожить за несчастные два-три года. Она ведь даже паспорт получить не успеет, хотя какой, на хрен, паспорт.

Маруся затянулась и выпустила тонкую струю дыма.

– …столько времени потеряла. – (Еще одна затяжка.) – Все ждала, когда они скажут. Знала, что будет, и ждала. Мама такая все ходила, смотрела, как мопс, знаешь, глазами собачьими. А этот ее… он типа не замечал. Они мне и про болезнь врали. И свалили.

Вязаная шапочка на бритой голове. Сигарета. Взрослые морщины.

– Мама не виновата… Наверное. Этот ее застроил. Вертит ею. Она даже телефон мне тайком купила и звонит, только когда этот напьется. Она мне уже звонила… Хорошая…

– А дом? Ну, квартира, где вы здесь жили.

– Запертая стоит. Этот… ее продать не успел. Кто-то ему тут шустрит, но вроде не успел еще.

– Так давай сходим, – предложил Скворцов.

Взломщиком он не был, конечно. И даже не имел знакомых взломщиков. Самым простым казалось поймать того, кто шустрит, взять за «здесь» и вытрясти ключи. Надо будет посоветоваться с Сашкой. Одна голова хорошо, а две – мутация.

– А? – Он спохватился, осознав, что пропустил Марусин вопрос.

– Правда можно? – Маруся, которая только что была взросло-рассудительной, снова обернулась в ребенка.

Скворцов улыбнулся в сторону, чтобы не было видно и девочка чего-нибудь не подумала.

– Заметано! – Маруся посерьезнела. – Но я не про это, я тебя проверяла. Ясно? Вроде все правильно. Ты ничего… не подумай. Я хочу… Сначала думала, когда в Америку поеду… Я для вирта[47] с чуваком оттуда познакомилась. Соврала ему, что старше, рассказала про все дела, и он согласен. Сашка мне запретил, правда. Только мне пофиг. Хочу и сделаю. Здесь, на своей земле.

– Зашибись! – Скворцов чуть не расхохотался. – Прямо под березкой. Плачь, балалайка!

– У меня проблема, а ты издеваешься! – Маруся сунула руки в карманы.

Она старалась казаться сильно обиженной, но не получалось. Не выходило у нее. Да