Охота за тенью - Якоб Ведельсбю

Он показывает на пустующую парковку.

Я откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза, поднимаюсь в мягкие облака и приземляюсь на выступ скалы где-то в другой реальности, откуда сверху видны завод «Рейнбоу медикалс» и наш джип, потом планирую вниз на пассажирское сиденье, поворачиваюсь к Йохану и хрипло произношу:

— Я был в гостях у Ханны, моей сестры, когда она открыла свою академию, года три, наверное, тому назад. У нее тогда был роман с голливудским актером, Клуни его зовут, у него там дом. В желтой прессе про это писали, но она не хотела обсуждать со мной эту историю, так что, может, все это и неправда.

— Ты имеешь в виду Джорджа Клуни?

— Да. Она до сих пор красотка и привыкла получать то, во что ткнула пальчиком. Вцепляется и не ослабляет хватку. Я очень беспокоился за нее, когда она была помоложе. Мне не верилось, что такое маленькое жизнерадостное существо, привыкшее, что его буквально носят на руках, рано или поздно захочет показать характер.

Стук по крыше машины заставляет меня вздрогнуть. Седой мужчина в костюме, с кобурой под мышкой, подает знак выйти. Йохан тоже выбирается из машины. Сердце у меня колотится учащенно. У мужчины твердое рукопожатие.

— Альваро, начальник отдела безопасности завода, чем могу служить господам? — Голос с хрипотцой, будто после бессонной ночи с сигаретами и выпивкой. Взгляд, напротив, ясный и настороженный.

— Мы приехали побеседовать с директором отдела инновационных технологий Лизой Майер. Договаривались с ней об интервью на тему вакцин.

— Очень странно, — с расстановкой произносит он. — У нас на предприятии не числится никого с таким именем. Откуда вы?

— Из Дании. Мы независимые журналисты. Мой друг — фотограф.

Йохан кивает поверх крыши.

— У нас есть письмо, подписанное Лизой Майер, из которого ясно, что она работает здесь.

Шеф охраны хмурит брови:

— Тут какая-то ошибка, в высшей степени странная и досадная. Когда мне позвонили с поста, я быстро проверил наших сотрудников в базе данных и могу с ответственностью утверждать, что никакая Лиза Майер никогда здесь не работала.

— Может, какой-нибудь другой сотрудник администрации сможет ответить на наши вопросы? Как зовут начальника исследовательского отдела?

— Ничего не получится. Он в рождественском отпуске и вернется только десятого января.

— Скажите, как его зовут, чтобы я мог ему написать.

— Хорошая мысль, — соглашается начальник охраны с явным облегчением.

Он достает из кармана металлический чехол, копается в визитках и протягивает мне одну из них.

— Юлия — координатор исследований, и после отпуска она сможет проинформировать вас о людях, которые вам нужны. Сожалею, но больше ничем не могу помочь. Прошу меня простить.

Он отвечает на звонок по мобильному, пожимая нам с Йоханом руки, не отнимая трубку от уха, проходит мимо охранников и направляется к квадратно-стеклянному зданию административного корпуса, отражающему солнце и проплывающие облака.

Из ресторана «Лазаро» открывается красивый вид на горы и море. Кофе здесь варят крепкий и вкусный, а Йохан ест пасту с осьминогами. Мы ждем сумерек и, когда мир окунается в голубовато-зеленоватые тона, снова проезжаем мимо «Рейнбоу медикалс» и стеклянной будки с теми же самыми охранниками. Йохан незаметно снимает все на камеру через боковое стекло, а цвет неба тем временем мгновенно меняется на черный. Мы останавливаемся у дороги, оставляем машину на площадке для отдыха и, подсвечивая себе путь купленными фонариками, спускаемся по тропинке вниз к морю. Мы движемся на север, пока не достигаем ограждения, которым обнесена территория предприятия. Прямоугольные четырехэтажные комплексы, окна только на первом этаже, выше — глухие стены. По-моему, производственные помещения находятся в нижней части, а лаборатории наверху. Мы останавливаемся, Йохан примеривается снять здания в режиме ночной съемки, такие кадры словно населены привидениями — специфический киноэффект со светлыми пятнами и угрожающими тенями. Но не успевает он включить камеру, как один за другим раздаются несколько громких хлопков, одновременно на территории завода вспыхивают прожектора. Прямо к нам несутся две собаки. Псы заходятся лаем, белая пена брызжет из пастей, они бросаются на сетку и рвут ее, клацая обнажившимися клыками.

— Дежавю! — восклицает Йохан, не прекращая съемку, пока мы отступаем в сторону моря.

Чей-то голос кричит: «Аларма! Аларма!»

— Надо сматываться, — решаю я.

Йохан перестает снимать и перебрасывает камеру через плечо.

Мы бежим по тропинке обратно к машине, прыгаем в нее и быстро отъезжаем. Машина летит по шоссе на юг.

С удивительной синхронностью мы замечаем придорожную гостиницу и одновременно указываем друг другу на вывеску «Инес». Свободных одноместных номеров не осталось, но ничего страшного, мы постепенно привыкли спать на соседних кроватях. Мы устраиваем налет на мини-бар и около одиннадцати валимся спать.

Снова мы на шоссе, над нами голубое небо, я разглядываю склоны гор — они поросли хвойными деревьями и кажутся издали покрытыми мхом. Не советуясь с Йоханом, я решил ехать в Ронду — быть может, нам повезет провести Новый год у моей сестренки. Понятия не имею, дома ли она, но, если нет, поищем какое-нибудь подобие гостиницы.

Вдоль узкой дороги на плато, заканчивающемся обрывом, бродит стадо коз. Видны каменные ограды и металлические заграждения, разбросанные по горному склону, местами серому, местами красноватому, коричневому и белому: их задача не дать обломкам скальной породы и комьям земли скатиться вниз на шоссе. Я замечаю слегка выступающую линию на склоне, там, где обрывается полоса деревьев. Это поднимающееся над скалой солнце, отражающее ее ничем не поросшие, гладкие, органичные формы.

Ронда словно материализуется из воздуха между горами, и мы паркуем машину неподалеку от центра. Йохан слышал, что в городе есть арена для проведения корриды, и непременно хочет туда попасть, и мы идем вниз по пешеходной улице, выложенной квадратиками белой и голубой плитки. Я снова и снова глубоко вдыхаю прохладный горный воздух, он намного свежее, чем тот, к которому мы привыкли, живя в Копенгагене, Берлине или Париже. Улочка вскоре приводит нас к вымощенной брусчаткой площади. Вот она, старая арена, где еще Хемингуэй и другие корифеи были завсегдатаями. Они курили сигары, надирались в хлам, упивались кровью быков и сегодня не сходят с многочисленных открыток, которыми торгуют в скромном магазинчике при музее. Йохан восхищается прозой Хемингуэя, но отнюдь не мифами об образе его жизни, наводняющими сотни книг, авторы которых цитируют друг друга.

Арена закрыта. Мы стоим и слушаем, как какой-то испанец играет на гитаре меланхолическую мелодию, и говорим о том, что для скандинавов, коими мы и являемся, сочельник, восемнадцать градусов тепла и солнце