Наследие - Мигель Бонфуа

— Его звали Мишель Рене, — произнес старый Лонсонье и записал это имя на бумаге.

В 1873 году, за столетие до военного переворота в Чили, старый Лонсонье унаследовал скромный виноградник на холмах Лон-ле-Сонье. Ничто в его жизни тогда не предвещало удивительного поворота судьбы, который несколькими месяцами позже забросит его на другой конец света. В последних числах августа его родители умерли от брюшного тифа, и на дом как будто обрушилось проклятие — виноградник тоже начал гибнуть. Катастрофа была, однако, предсказуемой. Несколько лет назад во Францию — в Бордо и Баскские земли — завезли из Соединенных Штатов прожорливую тлю филлоксеру. До Лонсонье доходили слухи, что на винограднике некоего месье Делорме, ветеринара из Арля, листья пожелтели буквально за одну ночь. Лоза приобретала бледный цвет андского золота, и гладкие листья уродовали болезненные вздутия. Поля высыхали и пустели за несколько недель. С каждого упавшего стебля ветер и дождь разносили тысячи невидимых насекомых, которые распространялись от растения к растению, от хозяйства к хозяйству, сметая многовековые виноградники, и остановить их могла только редкая паутина между стволами. Никогда в истории французского виноградарства не случалось такого бедствия, и в течение нескольких месяцев от Эро до Эльзаса не осталось ни одной здоровой лозы.

Муниципалитеты дали указание затопить зараженные земли, но вскоре стало очевидно, что насекомые выживают в воде. Примененные химикаты только усилили размножение вредителей, уничтожив при этом соседствующие с полями яблоневые сады и грядки с помидорами. Представители мэрии сжигали корни больных растений в больших кострах, что напоминало дни Парижской коммуны, а группы, организованные Департаментскими комиссиями по борьбе с филлоксерой, опрыскивали поля медным купоросом и сероуглеродом.

Лонсонье, чей виноградник находился на востоке, некоторое время извлекал выгоду из повышенного спроса на вино. Но однажды, проходя по своему полю, он учуял необычный запах — едкий, кислый, нездоровый — и осмотрел дрожащие листья. Они побурели и покрылись зелеными вздутиями и скорлупками, похожими на крупинки цианистой соли. Лонсонье взял образцы на исследование и обнаружил, что листья и стебли пронизаны туннелями, кишащими жадными тлями, которые питаются соками лозы, заражают почву и уничтожают глубокие корни, как некая подземная диктатура.

Один удар киркой позволил ему увидеть невооруженным глазом цепочку желтоватых узелков. Каждая лоза была лишена питания, каждая виноградина сморщилась, и за исключением нескольких старых выносливых стволов, которые еще держали оборону, вся плантация напоминала заброшенное королевство посередине острова. Понемногу длинные ряды виноградной лозы превратились в кладбище прокаженных растений, образующих унылые мертвые коридоры, так что через несколько недель эти шесть гектаров уже не могли дать ни капли вина.

Лонсонье решил сопротивляться. Он стал специалистом по лечению сельскохозяйственных культур, справлялся о способах уничтожения вредителей в трудах по энтомологии и целыми днями рассматривал под лупой поверхность коры. Он вел ожесточенную войну против тли, и его борьба казалась ему возвышенной, еще более благородной, чем та, которую два года назад развернули коммунары на улицах Парижа. Но когда пришла пора собирать урожай, оказалось, что даже самые крупные сорта винограда не смогли дозреть до размера арахиса, и Лонсонье вынужден был признать, что разорен. Сколько бы он ни прививал к лозам здоровые саженцы и ни орошал их медным купоросом, растения все-таки погибли, и, удостоверившись в этом, виноградарь понял, что окончательно проиграл битву. Дровосеки обошли его владения, отбирая стволы на продажу строителям и скрипичным мастерам. Двумя месяцами позже лозы Лонсонье превратились в скрипки и стулья для бистро.

Опустошенный неудачей, он перестал следить за собой. Не успел он оплакать погибший виноградник, как дом, в свою очередь, пришел в запустение и стал безотрадным местом, где одинокими вечерами блуждали по длинным мрачным коридорам призраки родителей. Казалось, все комнаты заразились болезнью лозы. По сырым стенам поднималась пушистая плесень, и двери скрипели проржавевшими петлями. Стеллажи затянула белоснежная паутина. В углах кухни были составлены мусорные ведра. Цветы в горшках засохли, и в собиравшейся холмиками пыли поселились колонии муравьев.

Внезапно Лонсонье проникся убеждением, что пора уезжать. Уже в течение пяти лет виноделы со всей Франции стали покидать свои имения и отправляться на поиски приключений в Новый Свет. Молодые холостяки без семьи и наследства первыми садились на корабли, направлявшиеся в Калифорнию, ведь, как говорили, виноградарей из долины Напа, что к северо-востоку от Сан-Франциско, однажды пригласят на Парижскую дегустацию вин.

Решимость уехать так ослепила Лонсонье, что он ничуть не обеспокоился, когда однажды утром в четверг заметил, войдя на кухню сварить кофе, что мусорные ведра исчезли. Он счел это галлюцинацией на почве усталости. Через два дня нагроможденная башней в раковине посуда оказалась вымыта и расставлена по полкам. К концу месяца в кухне не наблюдалось ни одного муравья, паутина была сметена, и двери перестали скрипеть, поскольку петли кто-то смазал маслом.

«Боже мой, — подумал Лонсонье. — Эти привидения в конце концов выживут меня из дома».

Вскоре странные явления, происходившие в его жилище, получили объяснение: однажды вечером, случайно наведавшись в хозяйственный сарай, он обнаружил там лежащего на соломенном тюфяке человека, который внезапно ворвался в его жизнь.

Незнакомец показался хозяину дома испуганным, дрожащим, безобидным. Сначала Лонсонье подумал, что он приехал из-за океана, возможно из Калифорнии. Но неожиданный гость не знал Америки.

— Я всего лишь сбежал из Парижа, месье.

Это был молодой человек, который скрылся от Коммуны во время Кровавой недели, и несправедливое преследование заставило его покинуть предместье в повозке с фруктами.

— Если вы меня выдадите, меня повесят, — выпалил он на одном дыхании.

Его звали Мишель Рене. Все его богатство составляли только коричневое пальто с бархатным воротником, брюки с красными лампасами и клетчатая кепка. У него были серые глаза и аккуратный нос, придававший лицу нечто женственное. Если бы несколькими месяцами раньше Лонсонье обнаружил у себя в сарае беглеца, он бы не замедлил известить об этом жандармерию. Но теперь, готовясь покинуть прежнюю жизнь и оставляя позади картину разорения, он увидел в присутствии этого несчастного добрый знак.

Следующие дни Лонсонье посвятил планированию отъезда. Все воображение, которое в последнее время направлял на возрождение виноградников, он вложил в приготовления, не потому что воспринимал прощание с прошлым как бегство в будущее, но потому что потерял всякую надежду извлечь хоть одну виноградину из недр этого континента. Он делал отметки на картах, подчеркивал полезные сведения в книгах о Калифорнии, выписывал рекомендации, как сохранить виноградную лозу во время путешествия. К марту он продал половину мебели, чтобы купить билет, и вскоре, заставив гостиную узлами, коробками