Жизнь по чужим правилам - Ольга Тиханова

* * *

На территорию школы не разрешалось заезжать никому, кроме директора и спецтранспорта. Родители, развозившие детей, дважды в день послушно выстраивались в караван у забора. Ждали своих отпрысков, мигая аварийкой, потом так же послушно друг за дружкой разъезжались.

Машина Смирнова-старшего, похожая на огромного черного кита, никогда за воротами не стояла. Если уж он решил почтить школу, то все двери перед ним открывались. Благо такое бывало редко, сына обычно привозил водитель (который, как и простой люд, после уроков стоял в общем хвосте).

Может, случайно, а может, и нет, в тот день он припарковался аккурат под окнами кабинета Иры.

Она взяла лейку с отстоявшейся водой, привычно раздвинула вертикальные ламели и нырнула к подоконнику, где из горшка цвета слоновой кости к ней уже тянулись тонкие неприхотливые листья. Но вместо привычной улыбки «Привет, красавчик», на лице Иры появилась брезгливая гримаса: багажник машины-кита чуть ли не упирался в ее окно. Кабинет-то был на первом этаже.

На крыльце школы показался Смирнов-старший. С подозрением покосился на небо и огромными резкими шагами направился к автомобилю.

За ним семенил непривычно смиренный Егор, поглядывая по сторонам исподлобья. Поравнявшись с окном, он заметил Иру. Беззвучно театрально заржал, вскинул руку, судя по всему, с каким-то жестом из пальцев, но жест скрыли бездонные рукава толстовки-оверсайз. Парень дернул рукой, чтоб освободить ладонь, но безуспешно. Ира усмехнулась. Он со злостью рванул дверь машины и юркнул внутрь.

– Приехал, значит. Видел, да? – проговорила Ира.

Цветок многозначительно молчал.

И тут же раздался звонок телефона. Это была завуч.

– Оперативно, – вздохнула она, а в трубку ответила: – Ольга Викторовна?.. Я все поняла. Иду.

Понять-то поняла, а страх тут же вырос в громадного монстра и, вытеснив все остальные эмоции, пронизывал до костей, как лютый мороз. Полз снизу вверх, от ступней до макушки, заставляя трястись каждую клеточку. Еще чуть-чуть, и она развалится на ира-молекулы от этой тряски. Надо срочно поговорить с Викой, успокоиться.

– Привет! Ты как почувствовала мои мысли! Как раз собиралась тебе звонить! Я сейчас с ума сойду… – после одного гудка послышался голос подруги.

– Что случилось?

– Машка опять отказалась идти в садике на гимнастику, – упавшим голосом жаловалась Вика, – я не знаю, что с ней делать. Просто не знаю… Разговаривала сто раз. Вроде все понимает. Улыбается мне, кивает, говорит: «Да, мамочка», а потом закатывает истерику воспитателю и никуда не идет. Представляешь? Вот что я делаю не так?

– Да все так. Ребенок. Бывает. Наверное, ей скучно.

– Не знаю. Ее подружка никогда не прогуливает и дополнительно занимается. Мать ее таскает везде. И на показательные выступления-то они ездили, и на допзанятия какие-то. И то и се! И ведь не сказать чтоб талант там какой. Самая обычная девочка. У Машки-то моей какая гибкость! И ноги от ушей! Все говорят!

Дальше следовал монолог на пять минут о том, какая Маша талантливая девочка и как Вика готова ради нее на все. Но это все почему-то пока не приносит плодов, не складывается в идиллическую картину: дочь не хочет заниматься столько, сколько надо, и быстро теряет ко всему интерес. Голос Вики пару раз срывался, было слышно, как она глотает слезы.

Когда Ира дошла до кабинета завуча, Вика успокоилась:

– Вот хорошо ты позвонила. Я хоть выговорилась.

– Угу. А у меня вот на работе проблемы. Серьезные. Либо уволят, либо чего похуже…

– Ой, да ладно тебе! Не нагнетай.

– Не нагнетаю совсем. Иду к завучу, уже вызвала меня.

– Так у вас же хорошие отношения с ней. Чего ты? Договоритесь. Так… извини, мне нужно срочно бежать. Целую!

Затем был диалог с Ольгой Викторовной, во время которого та озвучила свою блестящую идею, как и спонсору школы угодить, и сотрудника не уволить – временное отстранение. С элементами маскарада. Можно еще сказать «подвешенное положение». Но как ни назови, а суть в том, что Ира осталась без работы. Вроде временно, а может, и нет.

Она возвращалась к себе, спускалась по лестнице, как десятки раз за день. Мимо пробегали ученики, прижимались к стене, пропуская ее, и все это как на экране, со стороны. Словно Ира – не участник, а наблюдатель. Тело здесь, а сознание где-то в другом месте. Сбежало, видимо, от нагромождения эмоций. Они пестрили, как мелкий узор на ивановском ситце, не позволяя сосредоточиться: страх потери работы, расстройство, а сверху, вторым слоем, расстройство из-за того, что потеря этой работы может быть такой болезненной. То есть она переживала из-за того, из-за чего переживать совсем не хотела. Какой-то сумбур!

Не будь у нее кредитов, а будь сумма денег, чтоб содержать себя и дочь, допустим, год, и ее бы вдруг уволили – она расстроилась бы? Точно нет.

Скорее наоборот. Выдохнула бы с облегчением, а то и вообще обрадовалась бы! В последнее время она даже от себя самой уже не скрывала, что работа для нее – тяжелая повинность, которая вымотала в принципе. И по мелочам тоже: она уставала от необходимости рано вставать, от шума на переменах, бюрократии, обязательных школьных праздников и запаха столовой.

– Ира! Привет! – выпрыгнул из своего кабинета Родион.

Родион Юрьевич преподавал информатику и был влюблен в Иру. Безнадежно. Во-первых, просто потому, что относился к типу мужчин, которые ей не нравились: полноватый и безликий. К тому же слишком навязчивый в своей симпатии. Слишком!

А во-вторых:

– Прости, еще не поздравил тебя лично. Болел две недели. Вот только вышел. Пневмония. Температура четыре дня не спадала. Неделю почти в лежку, – он сделал паузу, давая Ире прочувствовать весь трагизм ситуации, и торжественно выпалил: – Поздравляю с тем, что вошла в ряды лучших сотрудников года! Заслуженная награда нашла своего героя!

Да уж… Очень кстати.

Это прямо фирменный стиль Родиона – оказываться не в том месте не в то время.

Действительно, неделю назад в школе прошла ежегодная премия-корпоратив «Лучший сотрудник». Путем голосования выбирались лидеры в разных номинациях – «Лучший математик», «Лучший филолог», «Лучший сотрудник администрации», – и последняя категория в этом году покорилась ей, Ире. Вообще-то она давно была равнодушна к тому, выделяют ее или нет. К тому же на сцене, куда ей пришлось выйти в тот день за дипломом, она всегда чувствовала себя крайне плохо. Терялась, краснела, путалась в словах. Чтоб придать себе уверенности и не оступиться от волнения, она представляла, что каждый шаг – это бусинка, которую она крепит к манжету красивого платья. Уж с чем-чем, а с ниткой и иголкой