Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Он слушал эти смешные до комизма речи, эти вперегонку бежавшие одно за другим слова, и только теперь, как из тумана, стало выдвигаться пред ним ясное представление того, чего-то невероятного, невозможного, что совершалось в его судьбе. Он снова богат, вдвое богаче, чем был когда-то прежде, – и от кого же валится ему в руки это богатство? От людей, которые при жизни с радостью увидали бы его умирающим с голоду пред их окнами. A весть об этом приносит ему эта вальяжная и добродушная московская маменька, которая еще так недавно оберегала от него дочь свою, как от чумы… «Уж не сплю ли я? – проносилось в голове Троекурова. – Все это похоже на сон, на сказку из Тысячи и одной ночи»… Он отвел глаза от своей собеседницы и устремил их в залу… Нет, он не спал: толпа приливала из выходов, возвращаясь на свои места, и все тот же важный, видный генерал в алмазах, обернувшись спиной к сцене, туго поворачивал голову, отвечая снисходительно на заискивающие речи вившегося вокруг него необыкновенно приличного и прилизанного адъютанта, которого звали бароном Грюнштейном; тот же отставной откупщик Гусин, из иерусалимских дворян17, которого еженедельно в то время продергивали каррикатуры сатирических листков, шушукал озабоченно с соседом своим, вертлявым французом, поучавшим его за большие деньги хорошим манерам, – уверяли те же газетные зубоскалы; a там, как раз насупротив ложи Лукояновых, в ближайшем ко входу бенуаре с правой стороны все те же, известные всему Петербургу, Берта и Клеманс выкладывали как на блюде свои оголенные красы; которые так и пожирал сквозь золотую одноглазку18 остановившийся в проходе, не менее тогда известный Петербургу своим цинизмом и служебным влиянием, статский генерал Прытков… Нет, не спал наш герой…
– Так когда же вы едете? – спрашивала его тем временем г-жа Лукоянова.
Он совсем пришел в себя.
– А сами вы когда думаете? – молвил он вместо ответа, еще раз пристально взглянув ей в глаза.
Она еще раз как бы сконфузилась, заиграла веером и проговорила, насколько могла равнодушнее, будто не придавая никакого значения тому прямому указанию, какое давала она этими словами Троекурову:
– Мы приехали сюда для Сережи, на самый короткий срок, и думали уехать через три дня, в четверг, с двухчасовым поездом…
Кавказец чуть-чуть кивнул головой, встал с места и из темного угла пересел по другую сторону ложи на стул, стоявший за спиной девушки.
– Так вы сегодня в свет, на бал, Александра Павловна? – молвил он, чуть-чуть нагибаясь к ней. – И рады?
– Везут, – равнодушно пожимая плечом, проговорила она.
– А если бы не везли? – спросил он смеясь.
– Она никуда бы ногой, – отвечала за нее мать с оттенком упрека, усаживаясь в свое кресло напереди ложи.
– И правда! – молвила девушка не оборачиваясь и медленно кивнула головой вперед, при чем под низко опущенною косой ее в глаза молодого человека метнулся на миг очерк ее матовой, словно изваянной шеи.
– А что, – сказала г-жа Лукоянова, улыбнувшись, – если бы на твоем месте была теперь Кира?..
– Кира? – с удивлением повторил Троекуров.
– Племянница моя, княжна Кубенская, – объяснила она.
– Какое необыкновенное имя!
– Она вся у нас необыкновенная, – как бы невольно сорвалось с языка московской барыни, и она поспешила примолвить со смехом, – это чудак брат мой покойный выискал; Кира по-гречески, говорят, значит госпожа, так он этим смыслом пленился и окрестил ее нарочно…
Дверь ложи отворилась, и в нее вошел красивый, похожий лицом на Александру Павловну, невысокого роста, но прекрасно сложенный молодой человек в кавалергардском мундире. Он заметно удивился, увидав Троекурова, но так же заметно поборол тут же это первое впечатление и, пожав ему дружелюбно руку, сел подле матери и стал шептать ей что-то на ухо.
На лице ее изобразилось беспокойство.
– Саша, – громко заговорила она, – вот Сережа говорит, что нам надо пораньше собраться к Краснорецкой, прежде чем нахлынут. Двор никогда, говорят, не приезжает позднее половины одиннадцатого, – так чтоб успела княгиня заранее повидать тебя и переговорить, – объяснила все так же громко откровенная московская дама, к большому, по-видимому, неудовольствию ее сына, нетерпеливо покусывавшего тоненькие свои усы и несколько смущенно поглядывавшего на Троекурова из-под нахмуренных бровей.
– 19-Vous voila prévenues, mesdames, – сказал он, вставая. – Alexandrine, я тебя буду ждать там на лестнице с букетом, un bouquet de narcisses blancs, ma chère, analogue à la coiffure-19… Насчет кавалеров не беспокойся – можешь заранее записать на веере весь наш полк по старшинству…
Он улыбнулся, подал еще раз руку кавказцу и вышел.
– Мил, что говорить, мил! – только что затворилась за ним дверь, принялась восхищаться его мать, перегибаясь к Троекурову, – любезен, умен, находчив! От него все дамы здешние без ума. A уж как о нас, о сестре заботится! Обо всем подумает, все предвидит, устроит – вот вы слышали сейчас… Одно горе, – вздохнула вдруг она, – дорог, очень дорог обходится…
– Дорог?.. – не мог не рассмеяться Троекуров.
– Три тысячи вот теперь, в этот приезд, привезла, долги заплатит… В прошлом году пять уплатила – все-таки меньше. И за то спасибо! Конечно, молод и в таком полку служит… Да и соблазну что в нашем Вавилоне!.. A который час?
– Без четверти десять, – сказал Троекуров, вынимая часы.
– Ах, Боже мой! Пора… пока доедем… До свидания, monsieur Троекуров, enchantée de vous avoir vu20… Собирайся, Саша!
– Я готова, maman…
Она поспешила встать, обернулась спиной к зале… и молодого человека так и обдало лучами бесконечной нежности, лившимися из ее широко устремившихся на него глаз. Она не слышала разговора матери с ним, но из звука их голосов, из того, что мать пригласила его в ложу, из ее какой-то теперь торжествующей улыбки, девушка поняла, что судьба ее решена, что в углу этой петербургской ложи совершилось то, о чем она в Москве в продолжение двух лет со слезами и тревогой в сердце молилась по ночам в своей девической комнате пред родовою иконой Божией Матери Нечаянной Радости, которою, умирая, благословила ее бабушка, княгиня Кубенская, – и на полном просторе взглянула она теперь в лицо любимому человеку, вознаграждая себя одним этим взглядом за все те дни мучения и сомнений…
Госпожа Лукоянова, забирая мятежный кринолин свой обеими руками, пропустила сначала его, a затем вышла сама из ложи. Александра Павловна медленно следовала за нею.
Троекуров не выдержал: у самой двери он быстрым движением руки коснулся пальцев девушки и проговорил чуть слышно:
– Вы та же все?
– Зачем спрашивать? – громко, со всею дерзостью счастия, повторила она его ответ матери о ней и прошла
