Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— Обязательно будет! — Пашка помахала ему рукой, не сказав, что и ей неожиданно пришла повестка явиться в военкомат, куда просто так не вызывают: значит, понадобилась! И даже матери она пока ничего не говорила, боясь, что та очень расстроится.

От Пашки, скользя стоптанными ботинками на снегу, Митька направился к дому Поречиных. В хате горел свет. Оббив на крыльце снег веником, сняв варежку и взяв ее в зубы, Митька голым кулаком постучал в дверь. На его стук никто не ответил, и он решил войти без спроса. Дверь оказалась не заперта. Щелкнув деревянной щеколдой, Митька плечом открыл жалобно скрипнувшую от мороза дверь и вошел в сенцы, а затем перешагнул порог горницы. В лицо ему пахнуло приятным теплом и ароматом мятной травы. За столом у окна сидела раскрасневшаяся Варька, а напротив нее, тоже разгоряченные, млели Тихон и бывший военнопленный Сальман. Они пили из больших глиняных кружек дымящийся чай, о чем-то увлеченно разговаривали и не услышали стука в дверь.

— Опять чай без меня гоняете! — с притворной обидой воскликнул Митька, снял с плеча гармонь и поставил ее на лавку.

— О, пострел везде успел, — усмехнулся Тихон и подмигнул Варваре. — А ты бедовала, что он где-то заблудился.

Варька спохватилась, легко поднялась, не забыв глянуть на себя в круглое зеркало, висевшее на стене, и помогла Митьке раздеться.

— Мороз, как на зло, под тридцать, — сказал Митька, потирая руки.

— Митя, садись, — кивнула Варька на лавку и вдруг позвала: — Тетя! Там осталась еще капелька? Митя пришел…

— Сейчас, не латоши, — услышали ребята голос Полины Трофимовны из кухни. А затем появилась она сама с начатой бутылкой мутноватого самогона в одной руке и с краюшкой хлеба в другой. — Придвигайтесь ближе к столу, ребята. — У тетки заблестели глаза, на ресницах появились слезы.

— А казала — капелька! — Тихон взял бутылку, повертел ее над своей головой и стал разливать содержимое в стаканы. — Полина Трофимовна, без вас это в горло не полезет…

Она отнекивалась для вида, а потом тоже взяла стакан.

— За вас, детки. — Полина Трофимовна вытерла уголком платка влажное лицо. — Хоть и болит сердце, но как не пригубить за вас…

Звякнули стаканы, ребята и Сальман, выпив самогон, стали жевать хлеб и хрустеть луком.

— Хороший в прошлом году лук уродился. — Тихон взял в руку головку лука. — Во — больше моего кулака!..

— Слава Богу, — согласилась Варькина тетка.

Митька сурово покосился на Тихона.

— Ты нам про лук брось, агроном, — сказал он.

— А что? — не понял Тихон.

— К Пашке чего не идешь, а?

— А! К однокласснице?! — скорее сделал вид, что удивился Тихон и почесал в затылке. — Я….я ей напишу… Как только до места доедем, сразу напишу, честное слово…

— Все-таки сходи, а то отлуплю, — весело пригрозил Митька, — ведь она ждет тебя… Не обижай!.. А еще герой! — намекнул Митька на расправу с Блюггером. В тайне он переживал, что именно Тихон, а не он отомстил за Варвару немцам, поэтому считал себя ущербным.

— Какой там герой, Митя, я дрожал, как овечий хвост. — Тихон слегка покраснел, а затем поднял голову. — Я очень хотел отомстить негодяю! — А потом добавил: — Власьевна помогла, чтоб я без нее… Вот она героиня!

— Думаешь, он из-за тебя геройствовал? — моргнул одним глазом Митька девушке.

— А из-за кого же?! — сделала удивленные глаза Варька.

— Он услышал, что на том свете героям льготы дают в виде бесплатного билета в рай!

— Ладно, трепло! — Тихон тоже рассмеялся. — Шутка твоя, конечно, чепуховая. — Он поднял бутылку, прикинул на глаз, сколько в ней осталось содержимого, и равномерно разлил его в стаканы. — Нет, серьезно, я напишу Паше, а теперь не могу видеть ее слезы… Ну, за капут Гитлеру! — И он первым выпил свою долю самогона.

— За капут! — только и смог сказать Сальман. В компании одноклассников он чувствовал себя посторонним, хотел даже выйти на улицу, но Полина Трофимовна запротестовала.

— Ну, куцы ты попрешься, там такой мороз, а ты еще еле на ногах держишься, сиди! — приказала она, и Сальман остался за столом.

Митька последним поднял свой стакан, но пить ему совсем не хотелось, хотя на улице он и думал отогреться чем-нибудь горячительным… Вообще он не относился к разряду любителей спиртного, хотя его, веселого гармониста, часто приглашали на свадьбы, именины и другие праздники, где подвыпившие хозяева лезли к нему со стаканами, требуя выпить именно с ними. Однако отрицательное отношение к водке и вину было заложено в генах его родителей. И курить, как следует, так и не научился, хотя дымил для солидности, особенно когда выпрашивал у полицая Егора Ивановича немецкую папиросу. И среди друзей, слюнявя во рту длинную мадьярскую сигару с соломинкой внутри или папиросу, он глубоко не затягивался. Нагорновскую же цигарку с махоркой, свернутую из газеты, не переносил на дух.

— Мить, а ты сыграй что-нибудь напоследок, а? — с грустинкой, но ласково попросила Варька. — Неизвестно, когда еще придется услышать твою игру…

Он взял в руки гармонь, уселся на лавке поудобнее и заиграл. Пальцы его быстро бегали по белым и черным кнопкам, и Тихону оставалось только удивляться, как это они не ошибаются, попадают подушечками на нужную им кнопку, будто у пальцев друга были глаза. Сам-то Митька не глядел на клавиатуру, а не сводил с Варьки загадочного взгляда. По хате полились знакомые до боли в сердце, до истомы в душе мелодии русских песен. Им было тесно в хате, и они через закрытые окна прорвались на улицу. И прохожие, услышав гармонь, останавливались у хаты, несмотря на мороз, прислушивались, радовались: жизнь продолжалась. В дни оккупации они стали уже забывать звуки Митькиной гармошки. Иные, самые любопытные, подходили к окнам, дышали на стекло, варежками очищали его от мороза. Другие без спроса (в Нагорном по обычаю просить разрешения, чтобы войти в хату, считалось чем-то даже неприличным, дверь была гостеприимно открыта для каждого односельчанина в любое время) переступали порог — ведь в хате так хорошо, так душевно пела гармонь. В горницу набилось много народу, и уже можно было не топить печку и не греть лежанку — жарко становилось и так.

Расходились, когда в окна хаты уставились своими темными глазами сумерки. Всякого рода осветительные приборы и даже свечи зажигать было нельзя: