Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Там уже вовсю пылал мангал. Приставленный к нему Витя Гном махал над углями куском картона. Рядом на импровизированном столе Григорий нанизывал на шампуры мясо. Пришли две незнакомые Владу девушки: одна – смуглая, явно не под этим северным солнцем выросла, вторая – бледная, с жидкой бесцветной косицей, веснушчатая и смешливая.

– Люси, – представилась светленькая.

– Марина… Нас Витя привел. Я с ним, если что.

Витя, услышав свое имя, подскочил и приобнял по-хозяйски. Влад почувствовал что-то вроде ревности. Или раздражения, что странно. Витя был свой парень. Правда, свой не по здешним, а по северным меркам, где пришлые – все, ни у кого нет корней, тыла. Вместе на шурфовке – свой. Вместе в маршруте, месяц вдали от всех – свой в доску. Здесь – если из Скатки, если пили вместе. Витя в Скатке жил. Перебивался случайными заработками, разгружал вагоны на сортировочной станции, пел в рыночном переходе. Он вообще хорошо пел, но часто пел какую-то хрень. Попса, блатняк, рок – разницы не делал.

Во дворе становилось людно.

Подтянулись еще двое из постоянной, крепко спитой за последние полгода компании.

Федю летом выперли из универа. Домой в Платошино он возвращаться не стал, бегал от военкомата, жил по впискам. Чаще всего зависал в Скатке. Впрочем, там постоянно обитал кто-то из нефоров. Славка, например, объявился там год назад и все еще никуда не делся. Был молчун и очень быстро пьянел из-за недавно перенесенного гепатита.

У мангала звякало и булькало.

– Выпьем, братие, водку эту за водку ту и за Влада, который дал нам днесь. Выпьем, поелику ничего кроме не остается. Поелику апокалипсис нау, и присно, и во веки веков аминь! – Витя бросил водку в рот, прожевал мясо и потянулся к гитаре.

– Нашу давай! Эту, ну, ты понял!

– Даю…

Витя резко ударил по струнам и запел:

Вместо флейты подымем флягу, Чтобы смелее жилось, Чтобы…

«Юнону и Авось» Влад смотрел мало того что вживую, так еще и с Караченцовым в роли Резанова. И песню эту слышал всегда именно его хриплым рычащим голосом. Сейчас это было не важно, сейчас он просто рвал связки в общем хоре. Ничего не оставалось, ни любви, ни надежды, только пить, пока есть деньги.

Нас мало, И нас все меньше, А самое страшное, что мы врозь. Но сердца забывчивых женщин…[52]

Пьянка раскручивалась по спирали, втягивая в себя все новые и новые обязательные и необязательные лица. На песню «Ничто на земле не проходит бесследно…»[53] выглянули из своего убежища Старик со Старухой. От шашлыка отказались – не по зубам уже, а вина выпили и сыра с колбаской попробовали.

Влад чувствовал, что стремительно пьянеет. Надо бы взять паузу.

Он присел на пустой овощной ящик и закрыл глаза. Вспомнилась утренняя сцена в дворницкой.

Мать появилась, когда мужики заносили внутрь последние коробки.

– Как ты мог! – Она нервно мяла в руках сумку. – Ты продал ее! Продал… Знаешь, как мне… нам была нужна эта квартира! Мы бы съехали от деда…

Влад смотрел на мать, думал: «Мы совсем не похожи с ней, глаза, нос, уши, – может, меня подменили в роддоме, перепутали, и что теперь? Получается, и на квартиру Валентины Игоревны у меня нет ни морального, ни физического права. Хотя…»

– Подожди, мама. Ты не понимаешь просто. Просто ничего не понимаешь. Квартиру надо было продать. А тебе не должно быть до этого дела. Это моя жизнь, мое решение.

Мать хотела что-то возразить, но осеклась, скривила лицо. Для своего возраста она была довольно красива. Только волосы красила зря. Не были они у нее ни черными, ни кудрявыми. И вот эта вот всегда одинаковая демонстративная эмоция. На отца она действовала безотказно, а у Влада вызывала не понятую сначала, но безошибочную ярость. С какого-то момента ярость накатывала, едва мать открывала рот. Он не говорил ей об этой ярости, сама она не понимала. И сейчас не понимала, пыталась дергать за привычные веревочки и приходила в ужас, не получая отклика.

– Все, иди, некогда мне. – Влад обошел мать стороной, свистнул Финна и запер дворницкую.

Завечерело. У разожженного наново мангала Федя мацал за жопу хохочущую Люську. «Люси, оо-ооу соси…» – пьяно напевал Витя похожим на младшего Газманова голосом.

Людей на пьянке еще добавилось. Наверное, это выползли подвальные наркоманы – двое тощих невзрачных парней и девчонка с огромными глазищами и плоской, никаких намеков на выпуклости, грудью. Им тоже отвалили бутылку и мяса. Наркоманы предложили отдариться шишками, но никто не захотел.

«Не жильцы, – думал Влад, – хотя какая разница. Мы все тут не жильцы, кто-то раньше, кто-то позже».

Стемнело, когда поставили третью партию шашлыка.

– Вам не страшно так жить? – спрашивала Марина у Старухи.

– Чего бояться? Раньше-то жили – у нас по весне потолок обвалился и у соседей. Старый говорит: «Помирать пора». Прав, конечно. Ну, поохали, а потом ведра в руки и штукатурку всю в окно побросали. Наутро Мишка соседский краску старую раздобыл и на стене написал: «Не придави нас, дом!» И про мэра еще. Его-то, Мишку, стропилой и убило. Мы в собес ходили, а он дома пьяный валялся. Теперь здесь. Главное, крыша крепкая, доживем.

– А как вас зовут? Неудобно… – начала Марина.

– Никак ее не зовут, – встрял со своего места Старик. – Забыла, дура старая.

В неподвижных глазах стариков мелькали отблески живого огня. «Только отблески там живые и остались». Влад усмехнулся и налил себе.

Пьянка давно переместилась под крышу, в одну из пустых, но не засранных еще квартир. Даже стол и диван были. Витя наливал всем желающим, Григорий тренькал на гитаре без слов. Сашка спал, Люська обсуждала с окружающим пространством вечный вопрос «зачем филологической девушке высшая математика», остальные занимались кто чем. А еще куда-то исчезла Марина.

Влад встал, высвистел зевающего от сытости волкособа. «Взрослый, самостоятельный пес», – подумалось.

– Пойдем, помойно-разыскная собака, девушку искать надо.

Оказалось, дом можно пройти насквозь. Влад толкнул филенку двери и очутился на набережной в той ее части, где здоровенные дореволюционные липы нависали над железной дорогой. Марина стояла, прижавшись щекой к черной бугристой коре.

И ведь так уже было. Липы над рекой, девушка. Валентина Игоревна жива была, расставаться надо было, только с кем сейчас расставаться?

Финн поднял уши и тявкнул. Марина обернулась:

– Ой, какой красивый, а погладить можно?

– Можно, –