Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров
Кириллов засовывает недочитанное письмо в конверт, прячет во внутренний карман пиджака, мысленно отвечая Маргарите.
«А мне вчера снилось, что за широким столом сидели сущности, похожие на сказочных пролетариев, только опустившихся. Внешне огромные, как титаны, но растянутые и зыбкие. Они поднимали за меня тост, будто я сделал или сделаю в будущем что-то необычайно героическое. В общем, они показались мне хорошими, светлыми, эти туманные личности. И на столе лежала важная тетрадь…»
Кириллов идёт по коридору, приветливо кивая встречным сотрудникам. В ответ любопытная настороженность. Никто до конца не понимает, что это было вчера – безумный экспромт или же тайное указание сверху? Теперь все выжидают, пронесётся ли гроза над кудрявой головой Кириллова. Он и сам ощущает сгустившиеся тучи…
Из курилки между этажами доносятся женские голоса. Кириллов сворачивает туда, чтобы унять внутреннюю тревогу. Малознакомая редакторша из «Сельского часа» сосредоточенно дымит крепкой папироской. Лицо славное, очень русское, только платочка не хватает на плечах. Рядом Лианозова.
– Не помешаю? – спрашивает Кириллов; пальцы чуть дрожат, и сигарета долго не вытаскивается из пачки.
Лианозова деловито рассказывает:
– Утром на рынке была. Там несколько лотков стоит с молочными товарами. Я подхожу к первому лотку и прошу: «Творога грамм триста». Продавщица отвешивает и говорит с армянским акцентом: «Возьмите ещё молока, такое вкусное». А я отвечаю, мол, спасибо, молоко не пью, да и некуда его перелить. И тут она начинает плакать, нервно поглаживая творог! Плачет и злится, мол, никто не берёт молоко! И ещё проклинает кого-то! А потом вытянулась и заявляет в отчаянии: «Страшные люди рядом стоят! Я против этих колдунов ничего сделать не могу!»…
Кириллов чувствует неловкость, точно подслушал запрещённое. Чтобы не молчать, произносит своим чарующим голосом советской повседневности:
– Я недавно видел старушку, которая продавала из картонной коробочки батарейки. А в руке держала свиную ножку, как скипетр. И пела ещё негромко. Мне сначала показалось, что по-французски, и я был потрясён и растроган! Что-то вроде «Томбе ля неже» Адамо. Потом прислушался, а фраза русская: «Я-тумба-от-трюмо! Я тумба от трюмо!»…
Кириллов совершает танцевальные па в надежде, что женщины усмехнутся. Диктор через силу улыбается неловкой ситуации, добивает сигарету и откланивается. Лапин ждать не любит.
Во всех справочниках пишут, что башня высотой в полкилометра. На самом деле это не так. Подобную конструкцию строители не осилили, «спица» от силы сто пятьдесят метров, примерно как и легендарное шуховское детище из металла. Но проектировщики применили оригинальный оптический трюк. Они уменьшили масштаб всего вокруг, построили маленькие дома, изображающие высотки, высадили карликовые деревья. Поэтому, когда Останкино снимают с вертолёта, башня действительно выглядит гигантской. Кириллов помнит, как подписывал специальную бумагу о неразглашении реальных размеров телебашни. И остальные сотрудники тоже ходили в отдел.
На входе в башню проходная. Никому не нужно объяснять, кто такой Кириллов, однако бесстрастный человек в милицейской форме тщательно проверяет пропуск – вдруг пожаловал загримированный враг.
В «стакан» поднимает комфортный скоростной лифт, но Кириллов предпочитает неспешную лестницу. Десять минут восхождения помогают собраться с мыслями.
Диктор стучится. Сперва – кабинет секретарши Лапина Ангелины Максимовны Кербер, которую останкинский люд (за глаза, разумеется) величает Цербер. Эта суровая, чиновничьего облика дама всегда одета как для гроба – ни одной цветной весёлой нотки, лишь чёрные да серые тона. Оробевшему Кириллову кажется, что он ненароком угодил в телехронику шестидесятых годов.
Формально приветливая, Ангелина Максимовна в этот раз глядит цепной овчаркой. Кириллов понимает, что проштрафился, и серьёзно.
– Георгий Сергеевич ожидает! – сухо произносит Кербер, отворяет дверь, украшенную гербом Советского Союза.
Секретарша скромно занимает осьмушку «стакана». Остальное полукруглое пространство – величественная приёмная Лапина. Благодаря прозрачным стенам-окнам во все стороны открывается удивительный вид на Москву.
– Добрый день, Георгий Сергеевич… – здоровается Кириллов. – Вызывали?
За помпезным столом с тремя правительственными телефонами восседает сам Лапин. Глава советского телевидения лысоват, в массивных роговых очках.
– Ну здравствуй, Леонид Игоревич! – тонкогубое лицо расплывается в брезгливых начальственных морщинах; на лацкане пиджака депутатский значок. – Ты что ж это, друг ситный, совсем на старости лет рехнулся?!
Слово забавное – «рехнулся», а в голосе угроза.
– В каком смысле, Георгий Сергеевич? – спрашивает на всякий случай Кириллов.
– Это что вчера было?! – рявкает Лапин.
– Я думал, текст сверху утвердили… – Кириллов, избегая ядовитого взгляда, смотрит в сторону парка ВДНХ – на устремлённую ввысь сверкающую серебряную ракету.
– Нет, друг ситный! – Лапин звонко хлопает ладонью по столу. – Этот номер у тебя не выйдет! Свалить всю ответственность на меня!.. Не пройдёт!
– Да я не сваливаю, Георгий Сергеевич. Я правда решил, что специально так… Чтобы всех, ну, что ли, пожалеть!.. Всю страну! Я же это очень хорошо понимаю!..
Кириллов нервно теребит кончик серого галстука. В нём он вчера был на злополучном эфире.
– Пожалеть?! – Лапин выскакивает из-за стола.
Пиджак расстёгнут, верхняя пуговица штанов тоже, а на ногах серые носки, один с дыркой. Видимо, ступни взопрели от туфель, Лапин их скинул, а надеть к приходу подчинённого забыл.
Кириллов говорит сбивчиво, торопливо:
– Кажется, Бог у нас не прочь пошутить. И ещё он немного ревнивый, ну, совсем слегка. И смеётся иногда, я точно знаю, и плачет, и вздыхает! Растения полевые любит! Ромашки, васильки, мышиный горошек, мятлик!..
– Так… – страшно и тихо произносит Лапин. – Так… Продолжай…
– Помните, у Сологуба?!
Подошв не замочив, не выпачкав,
Что посуху, что по воде,
Уходит тихо Бог на цыпочках
С капустой в синей бороде…
– Не помню! – режет Лапин.
Он вообще не знает, кто такой Сологуб. Тем более и не Сологуб, милая, это я сочинил…
Кириллов молитвенно складывает ладони:
– Знаете, Георгий Сергеевич, мне ведь всех на свете до слёз жалко! Даже капиталистов американских! Я же понимаю, что бизнес этот чёртов для них вся жизнь! И медведей белых жаль, потому что льды тают! Собак бездомных! И если я читаю литературу, просто художественное, то автору тоже очень сочувствую, он так мучился, старался! Всегда пишу потом на последней страничке, где выходные данные или оглавление: «Большое спасибо, мне очень понравилось!» В магазине продуктовом в «жалобной книге» хвалю обслуживание и товары! И
