Циньен - Александр Юрьевич Сегень

— Был! И еще какой! — с гордостью ответила Зинаида Николаевна. — На смотровой площадке флагштока.

* * *

Жизнь Бориса Николаевича снова понеслась неведомо куда. В «Ночную красавицу» явился французский антрепренер Марсель Денуар, ему так понравилось выступление певицы, что он предложил ей и ее оркестру гастроли в Париже. Стоит ли сомневаться, что Лули тотчас приняла предложение? А Трубецкой поплыл вместе с ней. Так в самый разгар осени он оказался в Париже.

— Ну вот, господа, мы и прибыли в наш французский Шанхай! — воскликнул Самсонов, который вместе с Григорьевым вызвался сопровождать Трубецкого.

Обоим драчунам порядком надоело в Китае, и они приняли решение попытать счастья на Западе, нежели на Востоке. Григорьеву быстро предложили работу, и он устроился водителем такси. Самсонов мыкался неприкаянным.

Борис Николаевич со своей экстравагантной подругой поначалу поселился в роскошном отеле «Плаза Атене» на авеню Монтеня, но вскоре, подсчитав свои средства, ужаснулся и вынужден был объяснить Лули, что хотел бы жить не так шумно. Они переехали в более скромную пригородную гостиницу «Этуаль де Пасси», с опрятными и уютными, но маленькими номерами, где и произошло их расставание. Денуар увлекся красавицей китаянкой настолько, что переманил ее к себе, поселил в роскошной квартире.

— Вы можете меня убить, — сказала Лули. — И должно быть, я заслуживаю этого. Но прошу вас лучше простить меня. Я не любила вас, мой дорогой. Но я очень страдала за вас, когда вы рассказывали мне о своих бесчисленных несчастьях. На сострадании трудно построить долгую совместную жизнь. Что же вы выберете? Убить или отпустить?

Он посмотрел на нее странным, безумным взглядом и пропел:

— Ой да Лули-Лули, се тре бьен жоли, добрый молодец идет!

— Я не понимаю.

— Ступайте, моя дорогая перелетная птица. Я больше не задерживаю вас. Будьте счастливы.

— Благодарю вас! Вы самый благородный человек из всех, кого мне приходилось встречать в жизни! — воскликнула китаянка и, поцеловав полковнику руку, исчезла из его судьбы.

А он снова стал горестно пить в парижских кабаках, где нередко можно было услышать выступления русских певцов, пианистов, балалаечников, гитаристов.

Однажды в «Клозери де Лила», как раз когда зашел разговор о том, что в этом ресторане любили играть в шахматы Ленин и Троцкий, на сцену вышла Лули и запела о том, как молодой англичанин хочет соблазнить юную китаянку, но сам попадется в ее сети, ничего не получит, уедет в свою Англию и будет долго с тоской вспоминать ту, в которую влюбился в далеком Китае. Посетители ресторана не понимали, о чем она поет, но им нравилось пение. Трубецкой мигом расплатился и покинул ресторан. Шатался по ночному Парижу и, дойдя до Эйфелевой башни, зачем-то решил на нее подняться. Был теплый безветренный вечер, на смотровой площадке толпа народу собралась поглазеть, как пьяный Григорьев намеревается прыгнуть вниз.

— Не бойтесь, господа! — кричал он по-русски. — Это не страшно. Тем более что меня уже давно нет. Я был маленьким мальчиком, который сгорел в пожаре. От меня осталась только видимость, господа! Сейчас я вспорхну и полечу на небо!

Собравшиеся в основном желали увидеть полет Григорьева, и лишь некоторые призывали что-нибудь предпринять и не допустить самоубийства. Трубецкой оглядел лица зевак, среди которых его особенно поразили холодные и красивые глаза худой и длинной женщины, курящей сигарету из такого же тонкого и длинного мундштука. Эти холодные глаза показались ему русалочьими. С ледяным любопытством русалка ожидала, что случится дальше, и даже поднесла к своим прекрасным глазам изящный лорнет. Трубецкой от души по-русски выругался и сам полез на парапет смотровой площадки. Встав на нем, он небрежной походкой двинулся к Григорьеву, доставая из портсигара папиросу.

— Подпоручик, огоньку не найдется?

— Полковник? — удивился Григорьев. Но Трубецкой даже не дал ему удивиться, а резко обхватил его и вместе с ним упал на смотровую площадку. Прижал к полу и прорычал тому в ухо:

— И не вздумайте повторить ваш глупый подвиг. По законам военного времени за самоубийство полагается расстрел!

— Какой расстрел... Какое военное время... — бормотал Григорьев. — Ребенок сгорел в пожаре...

— Исключительно смелый поступок! — раздался восхищенный голос.

Трубецкой посмотрел вверх и увидел над собой прекрасные и холодные глаза русалки.

* * *

— Вот так мы и познакомились с этим отважным человеком, — закончила свой рассказ Зинаида Николаевна.

— Потрясающе! — воскликнул Алексей Николаевич и захлопал в ладоши. Видно было, что он малость опьянел. Вино он подливал и подливал себе и остальным, но себе чаще.

— Только почему вы сказали «на флагштоке»? — спросил Трубецкой.

— Как, вы не знаете? — удивилась Вера Николаевна.

— Позвольте, я сама объясню, — перебила ее Зинаида Николаевна. — Когда Эйфель только намеревался строить свою башню, он сказал, что у французов будет самый высокий флагшток в мире. Вот мы и называем башню не «тур д’Эйфель», как все, а «флагшток».

— Вот оно что... — скучным тоном произнес Борис Николаевич. Он вдруг понял, кого она ему напоминает с ее длинными и тонкими руками, ногами, пальцами, мундштуком. Карамору. Комара-долгоножку. Почему-то эта немолодая и вычурная женщина решила, что способна увлечь его. Вот уж странно! Неужели думает, что этими иголками холодных русалочьих глаз пришпилит хоть ненадолго его сердце?

Трубецкой стал налегать на коньяк, отказался от предложенного жиденького супчика и закусывал лимонами и сардинками. На горячее подали рыбу в соусе бешамель, он ел ее маленькими кусочками, сопровождая ими частые рюмки. Ему хотелось запьянеть.

— А вот и Надежда Александровна! — пронзил его сумрачное сознание неприятно бодрый голос Алексея Николаевича.

Вряд ли то могла быть сбежавшая от Трубецкого жена, просто совпадение имени и отчества, но Борис Николаевич снова болезненно вздрогнул и в испуге оглянулся — а вдруг и впрямь войдет она, его Нэдди? И вмиг пронеслось в воображении, как он будет хлестать ее словами, как безжалостно высечет рассказом о гибели их сына.

Но конечно же вошла не она, а совсем другая женщина, веселая некой нервной веселостью. И тоже не первой свежести.

— Тэффичка! — бросилась ей навстречу Вера Николаевна.

Все стали ее обнимать и целовать.

— А мы как раз только что ваш рассказик читали! Фер-то кё? Как говорится, ничего не поферишь, — сказал Иван Алексеевич.

Полковник тоже встал, чтобы поздороваться и познакомиться. «Ждал Нэдди, а пришла Тэффи»,