Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
– Как лето? – спрашивает.
– Да ничего, у Зеленого отстоялись. Живы – значит, порядок.
Говорить и слышать друг друга трудно – утюг шумит, волна шваркает, ветер холодный подсвистывает. Но разговор продолжается, потому как и без слов волгари понимают друг друга.
– Сейчас в бухту зайдем, – кричит Сева, – чайку горячего сварганим.
– А у нас, – отзываются с дебаркадера, – щука со вчерашнего дня залежалась. А хлеба нет, и соли нет, и лука.
– Хлеб-соль для таких людей всегда найдется, вон, у Кока спроси, – горланит Сева.
– А что, жив еще?
– Да что ему сделается-то на вольном харче? А Титан?
– Да этого кабыздоха ничто не берет, не собака, а бестия.
И так, перекрикиваясь через осенний шторм, идут они потихонечку, провожаемые чайками, к зимовальному месту.
Да, и днем работа шла, и ночью. На утюжке все для спорого дела прилажено. Нос не заостренный, а широкий и мощный, со швартовыми лебедками, чтобы с толкаемыми судами легче и быстрее сочленяться. Возвышение посередине, с капитанской рубкой. Крепкий высокий трап, ведущий в другую рубку – рулевую. Запас каната и особо прочной проволоки. По бокам утюга, для мягкости швартования, мощные резиновые шины, точно пиратские серьги, подвешены. Низ каждой шины в зеленом скользком налете – вода оставляет свой след неизменно, когда тельняшится о борта.
Кроме Севы, был на утюге механик (он же электрик, без одного пальца на каждой руке) да матрос – молодой еще, кудрявый такой. Это потом команда утюга расширилась до пяти человек, а в Севино время и троих вполне хватало. Да, и еще кот имелся на борту, а звали его Кок. Как повара. Потому что всегда был не прочь снять пробу с любой немудреной еды. Рыба ли сварится, колбаса ли отрежется, макароны ли шумовкой из кастрюли зачерпнутся – кот тут как тут, тянет когтистую зацепистую лапу. Так и стал он не кот, а Кок. Вот почему о наличии харчей на борту надо было спрашивать у него, у Кока. Готовил же пищу насущную сам капитан – Сева. Он, как любил повторять, оборудовал себе что-то вроде крошечного кубрика с керогазовой плиткой; еще имелась сделанная Севой собственноручно коптильня; в кубрике хранились кой-какие стратегические припасы – крупы, чай, макароны, соль, сахар, мучка и все такое. В общем, обжился Всеволод Иванович на утюге, обустроился. Тут и работа, тут и дом, тут и воля волжская. Бывало, неделями на берег не сходил.
И вот как-то решили мужики Севин день рождения прям на утюжке родном отметить. С ухой, да с копченой рыбкой, да с водочкой. Осенью – а Сева в октябре родился – оно в самый раз. Ну, бросили сетчонку вдоль острова, а коптильня с опилками ольховыми всегда на борту ждала своего часа – Сева собственноручно сделал ее так, что можно было и горячего копчения рыбу приготавливать, и холодного. Как захочешь.
Дело уж к ночи было, двинулась команда сеть проверять. Глядь, а сети-то и нет. И бакен тот вроде, и остров тот, все ориентиры на месте. Все на месте – кроме сети. Сева ее сам вязал – в пять рядов, пятирядовочку. Верхняя ячея меленькая, на частик, средняя покрупнее – на подлещика-судачка, а нижняя крупная – на сазанчика там, на сома. Загоревал Сева. Целую зиму крючком по узору ходил, сеточку связывал, и много лет она его выручала. А тут на тебе – пропала, исчезла…
Ну, делать нечего. Надо выпить да чем есть закусить – хлебушком там, колбаской ливерной. Но настроение не то, праздник испорчен.
«Эх, – качал головой Сева, – теперь у меня все не так пойдет, все ладиться перестанет». А утюжок в дрейфе, и отнесло его от острова порядочно, к фарватеру ночному. Сева спохватился: «Все, пойдем до причала, и по домам вас отправлю, а сам спать лягу…» И в это самое время налетел утюг на бревно огромное – чуть не перевернулся. Глядит Сева на воду ночную, волжскую, темным лаком струящуюся, – а там не бревно вовсе, а двухметровый осетр. Долго поднимали его на борт – хорошо, багры под рукой оказались. И пошел пир горой – уху стали варить янтарную, осетровую тешку коптить…
– Если бы не я, – хвалится механик-электрик, – мы бы никогда такую рыбину не выловили. Как знал, что мотору отдохнуть нужно, гребные винты они тоже как руки – их беречь след!
– Нет, – весело прихлебывал наваристую уху матрос, – все дело во мне, это ж я, ребята, сеть устанавливал, моя ошибка. А нашли бы сеть – давились бы сейчас шарманами да щуками тинными.
– Сеть – она важнее осетра, – не соглашался Сева. – Но и осетрик славный. Будто от Волги мне подарок. – И запел:
Вниз по матушке по Во… по Волге,
По широкому раздолью…
Мужики поддержали капитана:
По широкому раздо… раздолью
Поднималась непогода…
Качается на волжской волне утюжок, поют волгари о своем, о родном, о любимом. Хоть и тяжело им бывает, а без воды – еще тяжеле. Поют и не замечают, как подчаливает к их утюгу рыбнадзоровский катер. С сиреной подчаливает. Конец песне.
– Что это у вас тут? – старший спрашивает. – В честь чего гулянка? Вы тут случаем не рыбу тралите?
– Да что вы, какую рыбу, мы с рейда идем, подзадержались маленько, – пытается смягчить ситуацию матрос.
– А это? – переводит взгляд рыбнадзоровец на куски запретного осетра.
– А это само собой получилось, – неуклюже оправдывается механик-электрик, разводя беспалые руки.
– Само собой?
Необходимо спасать положение. И в разговор вступает капитан утюга.
– Разрешите доложить. РТ-911, возвращаясь к причалу в темное время суток, столкнулся с неопознанным осетром, находящимся на поверхности. Благодаря мастерству команды удалось избежать крушения. Было решено поднять на борт двухметровую рыбу, дабы очистить фарватер и предотвратить возможные столкновения с осетром маломерных судов! – отрапортовывается Сева. И продолжает на тон потише: – Ну мы его на борт и подняли, не чайкам же оставлять. Да и правда опасно – любая лодка налететь может, так что очистили, можно сказать, фарватер. Такая, можно сказать, история вышла.
– Ну вы, можно сказать, и врать, – качает головой старший рыбнадзоровец, глядя на Кока, вцепившегося мертвой хваткой в осетровый плавник. – Всю вашу банду мне нужно было бы сейчас арестовать, вообще-то. Ну да ладно. Наливайте, да осетринки копченой не жалейте. А
