Лиственницы над долиной - Мишко Кранец
Он ухватился за эту успокоительную мысль, однако минуту спустя, когда Минка появилась среди них, он от нее отказался: та, что подобно волшебнице появилась в комнате, никак не подходила к Раковице.
Минка вплыла в комнату, этакое сказочное существо современного мира в полном его блеске. Не старинная принцесса, заточенная в уединенном заколдованном замке. Пленница настоящего и будущего. Не девочка-подросток в слишком коротком платьице, которая, придя по воскресеньям в церковь, смотрит не столько на алтарь, сколько исподтишка бросает взгляды на парней. Не светло-синий плащ, не белая шляпа с вуалью, не завитые рыжеватые волосы, не накрашенные губы, напоминающие зрелые черешни под Урбаном, не белая сумочка, белые туфельки и прозрачные перлоновые чулки — нет, не это отрывает ее от родных краев, от каждодневного пути на фабрику в долине, начинающегося в четыре часа утра. Нет, это была не девушка из-под Урбана, которая целыми днями носила корзину на спине. И это была не та девочка, которая босиком бежала по снегу, оповещая о приближении немцев. Может быть, это была мадонна, которая должна снасти художника Якоба? Нет, нет, на мадонну она непохожа. В ней горел непонятный огонь, который одинаково удивил как священника Петера Заврха, так и сотрудника управления внутренних дел. Она осветила их улыбкой, в которой была и печаль, и радость, и все то человеческое, что возвеличивает человека.
Как ни дивился Петер Заврх, только и Виктор, что сейчас стоял за спиной Минки, вырвался из-под власти Раковицы, власти своего прошлого, власти одинокого хутора, где прошли его детство и юность. Тот, из Раковицы, пахал, сеял, копал, сгребал сено, колол дрова, управлял волами и конями, носил за спиной корзину, ходил в застиранном темно-синем фартуке, в старых, чиненых ботинках с незавязанными шнурками, вечно небритый, хмурый, по горло в работе. А этот походил на барина — просветленный, весенний, с ярким галстуком, в светлой шляпе, — как раз под стать этой сказочной принцессе, которая — чудом! — родилась в горах, в Подлесе вблизи Урбана, куда она этой весной — по словам художника Яки — собиралась приехать полакомиться черешнями.
И отказывая Минке Яковчихе в праве проживания в Раковице, хозяин Петер Заврх отказал в нем и племяннику Виктору: оба они уже не принадлежали Раковице, как когда-то Адам и Ева не принадлежали раю, познав мир и его грехи. Священника Петера Заврха должно было охватить точно такое же чувство, какое когда-то охватило его любимого бога, решившего изгнать первого человека из рая: он оставался в своем раю один-одинешенек. Нет, нет! Бог остался в раю один, чтобы потом искать этого человека и в итоге потерять его окончательно, а Петер Заврх должен был вернуть Адама из Раковицы домой, хотя бы ради Меты и милого его сердцу спокойствия, которого он сейчас жаждет, как никогда в жизни.
Мимолетно, чуть уловимо что-то дрогнуло на Минкином слегка загорелом под горным солнцем лице, когда она встретилась взглядом с Мирко; казалось, ветерок пробежал над гладью воды. Но тут же это «что-то» обернулось веселым, заразительным смехом, кипящей, бьющей через край энергией, готовой все смести со своего пути. И Мирко почувствовал себя вдруг беспомощным, когда она подошла к нему, заглянула в глаза и, сняв с правой руки перчатку, протянула ему округлую руку с длинными пальцами, а с ней — и веселую солнечную улыбку.
— А ты все-таки выбрался ко мне? — сказала Минка. — Но эта ночь моя, до утра, ладно? — Она не просила, она приказывала, она решала. И он, ничуть этому не удивляясь, ответил:
— Твоя, до утра, Минка.
А ее рука, словно ветка на ветру, уже потянулась к Петеру Заврху и коснулась его руки так, будто погладила:
— Смотри-ка, Виктор, дядюшка приехал к нам, чтобы везти нас в Раковицу.
— Я знал, что он придет за мной! — пробормотал племянник; отложив в сторону шляпу, он снимал плащ и недовольно морщился — гости явились с целью испортить ему жизнь. — Сдается мне, Раковица приросла у него к сердцу больше, чем церковный приход, — добавил он.
Эти слова вызвали у Петера Заврха дрожь возмущения. Но Минка приласкала его душу так же, как минуту назад — его руку:
— Не надо, не надо сердиться! — И чтобы окончательно погубить бедного Петера Заврха, она обняла его, прижала к себе и даже поцеловала в лоб. — В любом случае Раковица в убытке не останется. — Она хотела добавить еще что-то, но ее опередил стоявший рядом со священником художник Яка, который уже успел прийти в себя:
— Ты прекрасна, как… как весна под Урбаном, Минч!
— Весна под Урбаном каждую осень дает богатый урожай, — ответила она на удивленье рассудительно, словно патриарх гор, умудренный опытом столетий. И художник Яка вынужден был уточнить:
— Я имею в виду такую весну, когда цвет с черешен и груш облетает раньше срока и батраку осенью нечего варить в котле.
— А ты еще хотел нарисовать ее в облике мадонны, — возмутился священник Петер Заврх таким тоном, как будто ему наконец удалось преодолеть преграду. Все они преодолели эту преграду и теперь давали волю своим обидам, разочарованию и злости.
— Ты обещал матери, Франце Яковчихе… — напомнил художник Яка священнику и, глядя на Минку с любовью и болью, пояснил: — Не мне и не Алешу предназначила тебя жизнь — мать и дядюшка сосватали тебя за Виктора. Будешь таскать корзину. А поля в Раковице обрывистые, луга — и того круче, об осыпях и лесах я уж и не говорю. Не паркет в салонах — растрескавшаяся земля в Раковице ждет тебя, Минч!
— Правда? — изумилась она и покраснела, в самом деле покраснела, и священник в глубине души был тронут этим.
— А мать еще жива? — спросила она. Спросила о матери, не о Раковице. — Дыма над трубой не было, когда вы шли к ней? — Она посмотрела на Яку, как будто он должен был знать все. А тот весело ответил:
— Фабиянка нам ее одолжила на два часа.
Минка снова обняла священника, доверчиво, словно ребенок, так что тот даже не защищался, и сказала по-детски просто, не скрывая, что ей очень-очень плохо:
— Что, я уже не гожусь для корзины? Признайтесь — не гожусь?
— Не годишься, — ответил изумленный священник. — Для корзины, да и для фабрики ты, наверно, уже не подходишь. Может, для чего другого, только не для этого.
— Но
