Энтомология для слабонервных - Катя Качур

Туфли, купленные в Ташкенте Аркашкой, наконец дождались своего часа. Улька выглядела хрупкой статуэткой, моделью, девушкой с обложки, хотя от переживаний сбросила ещё пару килограммов и нажила синяки под глазами, которые Зойка незаметно припудрила Бэллиной пуховкой. Стоял жаркий май, окна и балкон были открыты настежь, в них беспардонно лезло любознательное солнце. За столом собралось человек тридцать. В основном – Улькины сёстры-братья и студенты, сидевшие друг на друге, курившие на балконе, сыплющие шутками и тостами. Из старшего поколения, кроме Аркашкиных родителей, из Прудищ приехал Максим, измученный, седой, но сохранивший остатки природной мощи и кудрей. А также посередине стола, поражая осанкой и манерами, царствовала Эльза. Та самая, у которой Зойка уже как полгода брала языковые уроки. Лея на этом празднике жизни не присутствовала. Месяцем раньше она отбыла к другому своему сыну – Борису – с его женой Груней в Москву. Посадив Лею в поезд, Бэлла с Ефимом зашли в рюмочную, накатили по сто граммов водки, а затем, взявшись за руки, вприпрыжку гуляли по городскому парку, покупая у каждого лотка по два мороженых и воздушному шару. Дома же первым делом Бэлла убрала розово-пионовый сервиз подальше на антресоль, достала обычные разнокалиберные тарелки и чашки, переоделась в простой хлопковый халат, сняла чулки. Ефим, в полосатых домашних кальсонах и майке-алкашке, исполнял корявое антраша[32] в проёме коридора, то и дело расцеловывая хохочущую жену. За день до этого они отправили Борису с Груней радостную телеграмму «Завтра выезжает тчк встречайте». Сегодня же почтальон принёс им язвительный ответ из Москвы: «Приехала тчк на полгода тчк поздравляем зпт ликуйте». Но счастье пожить одним в недавно полученной квартире длилось недолго. Аркашка женился. Бэлла, меняя свадебные тарелки, смотрела сквозь солнечные блики на своего сына и плакала. Его как-то клокасто постригли на этот раз, белая отутюженная рубашка помялась, широкие штаны болтались на исхудавшем за последние месяцы теле. Он от усталости выпил лишнего и выглядел откровенным дураком. Рядом с ним сидела ещё не родная девочка, измученная, в шляпке набекрень, с нетронутой порцией салата на тарелке. Господи, да как же научить её есть! Сама Бэлла мечтала похудеть килограммов на десять последние тридцать лет, но хищный аппетит не позволял ей скинуть ни капли. Она всхлипывала, утирая слёзы рукавом, пока Зойка не забрала у неё кипу тарелок и не воскликнула: «Да что ж вы убиваетесь, Бэлл Абрамна! Лучше Ульки девчонки не найти. Хоть весь земной шар обойдите. Это ж вам подарок Господний!» Бэлла посмотрела на Зойку как на знамение и почему-то сразу же ей поверила. Высморкалась, умылась, опылила себя пуховкой, подкрасила губы огрызком карминовой помады и вышла к столу. В этот момент молодёжь аплодисментами вынуждала скромного Максима сказать тост. Улькин отец, смущённый, не привыкший к речам, встал, поднял дрожащей от волнения рукой бокал, смахнул слезу и крякнул:

– Я ведь эт… Я ведь не понимаю ничего. И говорить не умею. Но вот то, что у меня сваха – королева, эт… факт!

Все бешено захлопали, а Бэлла, как истинная актриса, поклонилась, прижав руку к груди, и счастливо рассмеялась. Максим подошёл, обнял её по-родственному, стыдясь самого себя. Бэлла же, целуя его в щёку, отметила, что таких крупных и широкоплечих мужчин в роду Гинзбургов никогда и не было…

* * *

И вот ещё одна свадебная фотография. Молодожёны и родители на балконе стоят в обнимку, улыбаются. На закатном уже солнце две слившиеся семьи, такие разные, такие непохожие в устоях и ценностях: девочка из русской деревни и еврейский парень с длинной, закрученной родословной. Случайно или божественно соединённые, ставшие одним целым, призванные дышать в унисон, слышать друг друга, вливаться друг в друга, дарить миру новые жизни, продолжая тянуться к небу свежими дерзкими веточками многовекового семейного древа. В центре – стрёмно подстриженный Аркашка и Улька с размокшей от жары завивкой. Слева – всегда бодрая Зойка с тощими крысиными косичками, справа – родители. А рядом с Ефимом и Максимом – та самая царственная Эльза. Впрочем, Эльзой её называла подруга Лея. На самом деле она – Елизавета Павловна Морозова, дочь инженеров Морозовых, работала в посольстве СССР во Франции чуть ли не с 1924 года – нача́ла дипломатических отношений между странами. А ныне давала частные уроки молодому поколению. Брала недорого. Но и таких денег у Зойки не водилось. Познакомились они осенью. Макарова приехала к Эльзе в городскую квартиру и… обомлела. Такого она не видела даже у Гинзбургов. Эльза жила в трёхкомнатной сталинке с высоченными потолками, вычурными карнизами и лепниной вокруг люстр. В кабинете, где она принимала студентов, красовался рояль. В соседней комнате был хореографический станок, на котором с утра до вечера занималась младшая внучка. В спальне – исполинских размеров кровать с настоящим восточным балдахином. Эльза ни с кем её не делила. Муж – тоже дипломат – давно ушёл из жизни. Впервые глянув на это ложе, Зойка подумала, что, если б Эльза жила в интернате, для неё пришлось бы сдвинуть минимум четыре койки. А может, и пять. Лизавет Пална, как стала звать её Зойка, сразу оценила способности деревенской девчонки. Но учить бесплатно было не её принципом. А потому она пристроила Макарову на подработку в городской Центральный дом быта. В пошивочное ателье. Два дня в неделю Зойке доверяли раскладывать и скреплять булавками готовые выкройки на ткани. А позже разрешили резать недорогой материал. Зарплаты хватало ровно на уроки Эльзы. Зойка запомнила эту величественную старуху навсегда. Во-первых, по тому, как та держала спину – будто в её позвоночник был вставлен не то что прут – лист железа. Во-вторых, из-за вечного желания спать, ведь на уроки Макарова приезжала после работы в Доме быта. В-третьих, по причине совершенно удивительного явления: комнаты Эльзы необычно освещались. Пучок последних солнечных лучей из окна разливался по полу, по роялю, по балдахину какими-то фрагментарными брызгами, будто в отдельно взятой квартире солнце просеивали сквозь гигантский небесный дуршлаг. Лизавет Пална знала об этой особенности и специально не включала на закате свет, чтобы насладиться прихотью природы. Ну и, наконец, в‐четвертых, не будь Эльзы, Зойка не поступила бы в пединститут и не встретила будущего мужа. А потому, перебирая позже общие семейные альбомы Гинзбургов – Перельманов, она останавливалась на одной плохо пропечатанной фотографии. Снимок ни с того ни с сего сделала внучка-балерина подаренным бабушкой фотоаппаратом «Мир»: в поднятой лакированной крышке рояля отражаются капельки солнца и два лица: благородной спокойной Эльзы и забитой, напряженной Зойки…

Ах да. После смерти Лизавет Палны много лет спустя обнаружилось, что именно над её