Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

«а здесь смешные облака…»

а здесь смешные облака

кот щурится печаль моя легка

и возвращаться незачем туда

где прыгает война беда

сад роз и юная сирень

по всей округе свежий день

и звездным танцем ночь густа

их не зальет война туфта

печать проклятья Иоанна

забудется близ океана

благословение суда

здесь не коснется никогда

сокровищ острова цветка

когда рычит война тоска

в подводном мире мягки краски

летит мальчишка на салазках

с обрыва в ров запруженный сполна

над ним встает война стена

парад слепых солдат ведомых в никуда

звенит над заводью пруда

поверх лягушек щебетанья

и склизкое холодное мечтанье

из-под плиты по каплям проникает

последняя война весна

Письмо пятьдесят четвертое

Я пишу тебя

Накануне роковой ночи, когда случилась та досадная авария, Виля сидела в прокуренной кофейне на верхнем этаже краснокирпичной башни, по слухам, возведенной жестоким отцом, вознамерившимся заключить туда дочь, дабы оградить ее от соблазнов этого мира. Разумеется, безуспешно. Такого рода благие родительские намерения успешными не бывают. Неразумное юное создание не то село на иглу, не то забеременело, не то удрало по водосточной трубе и присоединилось к группе совершенно ничтожного, как ясно по прошествии лет, вокально-инструментального ансамбля, и уж тогда забеременело и село на иглу. Какие бы ни ходили городские легенды – Виля подозревала, их распространяет хозяин кофейни, старый Фердинанд, чтобы привлечь клиентов в далеко не преуспевающее заведение – какие бы ни ходили легенды, место было уютным. Самое живописное здание города, поглядеть снаружи – в любое время года точно пряничная открытка. А внутри – спокойный и уютный уголок, лучшее, на что Виля могла рассчитывать, вознамерившись записать пережитое в дни безумной молодости, прежде чем низвергнуться в пустыню беспамятства и последнее ожидавшее ее путешествие. Нужно признать, Виля была слишком стара, чтобы, как бывало, пускаться в реальные бесшабашные приключения на различных языках и континентах. Ее биологический возраст установить невозможно, документы погребены в метрических книгах и архивах сыскной полиции. А что делать, если юные девушки разбежались и не являются на опознание лиц на предварительном следствии и собеседования на выбор главного персонажа.

Сидя за давно опустевшей чашкой кофе, Виля по старинке барабанила по клавишам лаптопа, без сюжета и плана, без закачки в облако, записывая, что придет в голову, что вытянет кривая нить памяти. Она написала уже об изготовлении астролябий, измеряющих небо, и калейдоскопов, умножающих сущности, о почитании бессловесных, об источниках истины, о лиственном, хвойном и кактусовидном древе познания и о семнадцати способах запекания крокодильих яиц в песке без использования микроволновки и с согласия крокодилоносителя.

Бой часов вывел ее из творческой лихорадки. Часы пробили двенадцать раз, отдышались и пошли на вторую дюжину, следуя новомодному двадцатичетырехричному циферблату. Виля взглянула в сторону высокой пирамиды засохшего крема, когда-то давно намеревавшейся стать свадебным тортом, но застрявшей на каминной полке до сталактитовой прочности. Сначала в сладком гиганте поселились мыши, затем стала прилетать сова, затем птица соорудила гнездо и вывела трех птенцов, один из которых оказался кукушкой, расправился с совятами и прогнал убитую горем мать, а сам остался хоть и не мышей ловить, но выскакивать из окаменелого лакомства, отбивая ход времени. И уже затем Фердинанд вставил в основание засохшей сахарной пирамиды циферблат, откалиброванный по столице Ост-Индии.

Дневная бариста, блондинка с белом платьице, с усталым взглядом прозрачных глаз и чем-то вроде колючего кокошника на голове, уже ушла, сменившись другой, восточного вида густобровой красавицей в черных кружевах до кончиков пальцев. На вывеске кафе было сказано, что оно работает до последнего посетителя, что означало, закрывалось на тройку часов между волком и курицей, или вовсе не закрывалось ни днем, ни ночью. Менялись только разные, как родные сестры, бариста. Виля опрокинула в себя последнюю мелкую кофейную гущу со дна. Много часов назад она заказала самый лучший кофе, надеясь, что одна чашка в течение дня поможет ей сохранить творческую активность и умилостивит Фердинанда. Идти ей было некуда, ожидать нечего, только вспоминать и записывать воспоминания.

Пока, мешая ей сосредоточиться, тарахтела кукушка в часах, Виля отправила файл на печать и выглянула за занавеску. Уютно зажужжал портативный принтер, располагавшийся тут же, на столе. Она засиделась за лаптопом слишком долго, не замечая, что творится вокруг. За окном разгулялся дождь, переливаясь внутрь через кисейную занавеску. Тучи задевали верхушки деревьев, вздымаемых шквальным ветром, швыряли в окна клочья льда и снега. Вода перехлестывала через подоконник, осыпала брызгами стол. Вилины ноги уходили в топкую грязь, одежда промокла до шерстяного, мягкой ламы, белья. Свет погас, и Виля оказалась в темноте, сотрясаемая неровной дрожью, или это стены башни сотрясались залпами грома и оплеухами бури. Она невольно обхватила голову руками. Через минуту чернобровая бариста принесла свечу и, сложив ладони лодочкой, подожгла фитиль. Гром ударил так, что у Вили заложило уши. Электричество подняло ее волосы вокруг головы, плащ стучал по спине, искры змеились между кончиками пальцев. Через десяток трудных шагов она приблизилась к стене из острых чешуек, сверкавших в неровном свете свечи. Верхний край стены терялся во тьме, полыхающей хвостатыми молниями и залитой потоками воды. Вилино сердце звенело монотонным, медленным, медным колоколом вслед за боем часов. Буря толкала ее, молнии гнали ее, вращение звезд вело ее. Виля подняла глаза вверх и затрепетала, увидев россыпь пылающих звезд в разъяснившейся пропасти неба. Она опустилась в предел сходящейся перспективы, в гиблую вязкую топь. Ледяная вода поднималась от пола, заливала колени, пока не перелилась через верх стены и потекла по чешуйкам. По поверхности мутной холодной жижи плыли листы бумаги.

– Недостоверные постмортем ощущения. По счастью, не войдут в ее книгу, – заметила бариста с узко разрезанными глазами, обведенными фиолетовым карандашом. Прямые обязанности она выполнила: закрыла Виле глаза и вызвала санитаров. Тонкой рукой в ажурных черных перчатках она подхватила распечатку с расплывшимися строками с поверхности грязной воды. – Что здесь рассмотришь? Ничего не осталось. Ничего не вернуть. Лаптоп сгорел в коротком замыкании, файлы пропали, только несколько листов с еле различимыми записями. Одна страница, несколько строк… Что за история на них записана? Воспоминание времен ее молодости? Несбывшаяся фантазия?

Чернокружевная бариста, вздохнув, поднесла листок к глазам и начала читать:

– В день катастрофы, как и все двое суток до